Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

Пауза. А потом няня выглянула из-за ширмы. Маленькая седая старушка в батистовом чепце, завязанном под подбородком. Она держала вилку, на кончике которой был крохотный кусочек пирога.

— А теперь будь хорошей девочкой и давай спи. — У няни был строгий голос.

— О да, — горячо проговорила Силия.

Верх блаженства! Кусочек пирога уже во рту. Невероятная вкуснотища.

Няня опять исчезла за ширмой. Силия повернулась на бок и свернулась калачиком. Лиловые ирисы плясали в свете лампы. Сладость разливалась от пирога с патокой. Убаюкивающее шуршанье кого-то в комнате. Полнейший покой на душе.

Силия засыпает…

2

День рождения — Силии три года. В саду устроили чай с эклерами. Ей разрешили взять всего один, а Сирилу — три. Сирил — ее брат. Большой мальчик — ему четырнадцать. Он хотел взять еще, но мама сказала:

— Хватит, Сирил.

Последовал обычный в таких случаях разговор. Сирил затянул свое вечное:

— Ну почему?

Маленький красный паучок, в микроскоп не разглядеть, пробежал по белой скатерти.

— Посмотри, — сказала мать, — это к счастью. Он бежит к Силии, потому что у нее день рождения. Значит, она будет очень счастливой.

Силия разволновалась и заважничала. А дотошный ум Сирила принял другое направление.

— А почему пауки — к счастью, мам?

Наконец Сирил ушел, и Силия осталась с матерью. Наедине. Мама улыбалась ей с того конца стола — улыбалась хорошей, настоящей улыбкой, а не так, как улыбаются забавным малышам.

— Мамочка, — попросила Силия, — расскажи мне что-нибудь.

Она обожала мамины рассказы — они были совсем не такими, как у других людей. Другие — если их попросишь, — начинали рассказывать про Золушку, про Джека и Бобовый стебель[118], про Красную Шапочку. Няня рассказывала про Иосифа и его братьев[119] и про Моисея в камышах[120]. (Камыши всегда казались Силии какими-то деревянными сараями, в которых кишели мыши.) Иногда она рассказывала про приключения детей капитана Стретгона[121] в Индии. А вот мамочка!

Главное дело, заранее никогда не догадаешься, о чем будет рассказ. Может быть, о мышах… или о детях… или о принцессах. О чем угодно… Единственный недостаток мамочкиных рассказов был в том, что она никогда не повторяла их. Она говорила (и этого Силия никак не могла понять), что не запоминает их.

— Хорошо, — сказала мамочка, — о чем?

Силия затаила дыхание.

— Про Ясноглазку, — попросила она. — Про Длиннохвостку и сыр.

— О, это я совсем забыла. Нет уж, пусть будет новая сказка.

Она смотрела куда-то через стол, на мгновение показалось, что она ничего не видит, в ясных карих глазах плясали огоньки, нежное продолговатое лицо стало серьезным, маленький с горбинкой нос чуть задрался кверху. Она вся напряглась, пытаясь сосредоточиться.

— Знаю, — словно вернувшись внезапно откуда-то издалека, вдруг говорит ежа. — Это будет сказка про Любознательную свечку…

— О! — захлебнулась от восторга Силия. Ей было уже интересно, она сидела завороженная… Любознательная свечка!

3

Силия росла серьезной девочкой. Она много думала о Боге и о том, чтобы быть хорошей и благочестивой. Когда надо было ломать куриную дужку и загадывать при этом желание, она всегда хотела быть доброй. Конечно, она была, увы, немножко привереда, но, по крайней мере, старалась не проявлять этого, таить про себя.

Временами ей становилось ужасно страшно оттого, что она суетная (странное, загадочное слово). Такое случалось особенно тогда, когда она в накрахмаленном муслиновом платье с широким золотисто-желтым кушаком спускалась к десерту. Но в целом она была собой довольна. Она — Божья избранница. Ее душа уже спасена.

Но вот родные вызывали у нее чудовищные опасения. Ужасно, конечно, но даже насчет матери уверенности у нее не было. А что, если мамочка не попадет в рай? Мысль об этом мучила и изводила.

Правила были очень ясны. Играть по воскресеньям в крокет[122] — грех. Играть на пианино тоже грешно (если это не псалмы). Силия скорее умерла бы, добровольно приняв мученическую смерть, чем в Божий день дотронулась бы до крокетного молотка, хотя в любой другой день любимейшим ее наслаждением было гонять шары по газону — если ей это разрешали.

А мама играла в крокет по воскресеньям, и папа тоже. И еще папа играл на пианино и пел песни о том, как «Заглянул он к миссис С. на огонек, она ему поставила чаек, а мистер С. отсутствовал тогда» — песни, вообще-то говоря, совсем не церковные!

Силию это ужасно тревожило, и она приставала к няне с вопросами. Няня, женщина добрая и степенная, несколько терялась.

— Твои отец и мать — это твои отец и мать. И что бы они ни делали, все правильно и пристойно, и никаких других мыслей у тебя быть не должно.

— Но ведь нельзя играть в крокет по воскресеньям, — говорит Силия.

— Нельзя, милая. Это значит не блюсти святой день.

— Но тогда… тогда…

— Это не твои заботы, детка. Ты знай занимайся своими делами.

И потому Силия упорно отказывалась и качала головой, когда ей предлагали — из лучших побуждений — сыграть в крокет.

— Да почему, черт возьми? — спрашивал отец.

А мама шептала: