Хлеба и чуда (сборник)

Вышел к зрителям Нарышкин
в пиджаке, но без манишки,
если в ней – наверняка
вышел он без пиджака.

А как-то раз во время загрузки дров потерялась в лесу ведущая Иза Готлиб. Еле дозвались, Сервантес чуть не поседел. Одинокий променад по звериным тропам девушка объяснила просто: «Люблю тайгу». Одна из лучших двуязычных ведущих, Иза была незаменима в гастрольных поездках, но о такой ее «оригинальности» инструктора не предупреждали. Потом Яков Натанович сказал, что ребенком Иза воспитывалась в якутской семье, отсюда и знание языка. Якуты верят в лесных духов, тайги не боятся, и новые места им всегда интересны.

Между прочим, кое-кто предписывал Сервантесу вести особое наблюдение за самим Штейнером: «Ненавязчиво порасспросите доктора об его отношении к политике, о темах бесед с сельской интеллигенцией…» Инструктор беспокоился, зная о привычке Т. Н. Воскобойникова докладывать в соответствующие органы о событиях и людях в пути, кажущихся ему подозрительными в советском обществе. Спорить с лектором было опасно, он считался одним из лучших распространителей политико-этических и научных знаний в несознательной народной среде. Его ораторское искусство оплачивалось в обкомовских штатах.

Косари в островных сенокосных звеньях охотно разбирали бесплатные номера журнала «Агитатор» на всякие нужды, но слушали чтеца без эмоций и не удивлялись суду Линча. Ку-клукс-клан с неграми далеко… солнце высоко… Покос торопил драгоценные рабочие часы. По мере удаления баржи от берега меркла постановочная лекторская улыбка. Т. Н. Воскобойников нудно препирался с уполномоченным Сидоровым, обвиняя того в организационных огрехах. Брюзга страшно надоел спутникам хроническим нытьем и замучил доктора жалобами на колики в прямой кишке. В качестве доказательства нездоровья лектор всюду носил с собой пуховую подушечку и садился на нее, выпятив зад и растопырив руки крыльями, как птица на яйца. Бутузы выводили страдальца из себя. Мальчишки без всякого сочувствия к его мигрени гоняли по барже с «тра-та-та» из игрушечных автоматов. К ужину он выходил из палатки пахнущий валерьянкой, с перевязанной влажным полотенцем головой.

Вскоре катерок из-за технической неполадки встал на длительный прикол. Ближнее село посмотрело концерт и закупило свою долю товаров. Ветхий старик, глуховатый, с бородой, как заснеженный шиповниковый куст, взял у аптекарши двадцать последних «резинок против детей». Громко поинтересовался, когда аптека приедет с новыми резинками.

– Силен дедок, – удивился Яков Натанович.

– Большинство у нас в этом деле сильное, председатель с ними извелся, – вздохнув, туманно пояснила местная фельдшерица. – Ничего доказать не может…

По ее просьбе доктор с Дмитрием Филипповичем отправились в село к больному, предположительно подвергшемуся укусу энцефалитного клеща.

Труппа купалась и загорала. На мелкоте взбивали фонтаны бутузы и не умеющий плавать Нарышкин. Детское поведение тенора, радостного пупса пятьдесят восьмого размера, облепленного сатином огромных «семейных» трусов, возмущало эстетическое эго Т. Н. Воскобойникова. Сидя в шезлонге с тентом, он снял очки и осуждающе разглядывал нескромные купальники артисток в бинокль. Сервантес томился недобрым предчувствием: доктор с Неустроевым все не возвращались. Не было видно и кошки.

Уполномоченный Сидоров тоже заволновался:

– Мало ли что могло с ними случиться… Вы бы, Константин Святославович, в деревню сходили с лектором. А я за остальными присмотрю.

– Спасибо, – поблагодарил инструктор. – Вам с лектором легче будет вдвоем в бинокль присматривать за остальными, я как-нибудь один поищу наших олухов.

На дверях медпункта висел замок. Фельдшерица поливала огурцы у себя в огороде.

– Вроде к Евсеичу собирались, – замялась и покраснела она, как девочка. – Федор Евсеич – это дедушка, который про презервативы спрашивал. Вы плохого не думайте, он их купил не из-за осеменения, извините, женщин… Женщины и девушки у нас все порядочные… Просто несколько месяцев назад спутник с космоса возле села упал, вот из-за него… Евсеич в конце улицы живет, крайний дом справа, прямо шагайте, не сворачивайте.

По дороге заинтригованному инструктору встретились два подвыпивших мужика. Вели под руки третьего.

Дом у Евсеича был старый, но добротный, и приструнивший собаку хозяин уже не казался ветхим – крепенький и румяный дед-боровик, с благообразной, надвое расчесанной серебристой бородой.

– Ушли они с кошкой, ага! Разминулся ты с имями. Тебя фершалица ко мне послала? Сам-то кто будешь, из лекарей или из артистов?

– За концертной программой слежу, – уклонился Сервантес.

– Ну, лишь бы не с обкома, – заговорщицки подмигнул Евсеич. – Имя-то назови.

– Костей зовут. Скажите, Федор Евсеевич, это правда, что спутник…

– Ага, ага, свалился чуть нам не на голову средь бела дня, – закивал дед, обрадованный возможностью побеседовать с умным человеком. – А то давай чайку попьем?