Хлебушко-батюшка

Прохор слушал и не слушал, воркотня старика не задевала его; ему было славно и покойно; ничего ему было не надо; он не узнавал себя — такой был покой на душе. И никого не было вокруг — сторож не в счет. Он да река; он да ива, по-бабьи склонившаяся к журчащей воде… Очнулся он от шепота, громкого как крик:

— Тяни, тяни! Клюет…

Прохор дернул, полосатый окунек пролетел метра два вслед за крючком, но у самого берега шлепнулся в воду.

— Сорвался, язви тя… — Старик громко сплюнул и зло посмотрел на председателя. — Теперя не жди клева.

Он ждал, что Прохор уйдет, и все поглядывал недружелюбно — глазки стали маленькими и колючими, движения мелкими и резкими, но председатель не уходил, и сторож, нахохлившись, затих и больше не оглядывался.

Клев начался после захода солнца. Кузьма и Прохор быстро натаскали ведерко окуней. У сторожа от добродушия лицо стало шире; в глазах загорелись зеленоватые огоньки; забрасывая удочку, он поводил плечами; руки двигались споро и мягко; потирая ладонь о ладонь и поминутно оглядываясь на председателя, он приговаривал:

— Во идут так идут. Навалом. Ты, паря, не жадничай. Всех не переловишь. Надо и на развод. Тоже ведь, зверюги, жить хотят. Ты душой не жадничай. Они это чуют. Ну-ка, — он заглянул в ведерко. — Може, хватит? — И сам решил: — Хватит. Пошли уху варить.

Костер он развел в стороне от навеса, на старом, еще дымившем углями костровище. Он суетился, бегал мелкими шажками, припадая на одну ногу, — тащил то щепки, то соль. Прохор, сидя у костра, подкладывал щепки в огонь. В лицо ему шибало дымом; он, морщась, наклонялся низко, раздувал огонь; когда становилось невмоготу от дыма, отворачивался. Огонь набирал силу, красные смурые тени, приплясывая, легли на траву. Прохор прилег на локоть, щурясь, глянул на небо. Там, где пылал огонь, оно словно бы поднялось выше и звезды стали дальше, но чуть в стороне они светились крупно и ярко — еще был август, и звезды полыхали неуемно, по-августовски. Земля была теплой, из степи тянуло прохладой. За навесом фыркал Гнедко. На дороге раздался стукоток.

— За тобой, председатель, — сказал Кузьма, прислушавшись. — Ты схоронись под навесом, а я отбрехаюсь.

Прохор из-под навеса слышал, как кто-то спрыгнул с коня, сердито дернул его за узду; конь вздернул головой, позвякивая удилами. Кузьма направился к верхоконному. Вернулся он молчаливый, хмурый, глянул на председателя.

— Кто это был?

— Завхоз. С ног сбились, тебя искали. Начальство требует.

Он зачерпнул ухи, хлебнул, обжигаясь, сказал, подняв палец:

— А ушица — во!

И лучики-морщинки возле его глаз разбежались весело.

Валюшка удивленно поглядывала, как Надежда Сергеевна быстрыми шагами подходила к председателю. Привезшая ее с элеватора машина повернула на ток. Поднятая колесами пыль улеглась на траву. Агрономша наклонилась, отряхнула обеими руками юбку, о чем-то переговорила с Прохором у амбаров. Они пошли в контору, Валюшка пошагала вслед за ними.

В конторе было прохладно. Села, уронив на стол руки. Из кабинета тек вязкий говорок, все о том же — о хлебе… Валюшка хрустнула пальцами: хватит переживаний, пора и ей за дело. Мать вчера сказала: у председателя с агрономшей любовь. Хоть изведись, хоть сгинь, он на нее — ноль внимания. Перейти куда-нибудь в другой колхоз? Он спросит по обыкновению ласковым голосом: «Что это ты задумала, Валюшка?» Потом забудет… Она разжала руки, низко опустила голову. В раздумье теребила конец скатерти. На покрасневшие глаза навертывались слезы.

Спохватилась, выпрямилась, повернулась к окну — от тока к конторе шли люди, ветер бил им в спины, рвал полы курток и пиджаков. У нее посуровело лицо. Надо быть такой, как Надежда Сергеевна, — твердой, решительной, строгой. Валя поднялась, достала из шкафа кассовые книги, счета, бумаги. На крыльце заскрипели ступени. Вошел заведующий током, глянул на нее, потопал мимо — в кабинет председателя. В контору входили шоферы, возчики — в промасленных комбинезонах, в парусиновых куртках. За перегородкой у председателя стало шумно. Сопели, громко дышали, говорили все враз — голоса густо гудели. Валя, роясь в бумагах, слушала и не слушала. Поняла одно: сегодня будут возить хлеб и в ночную смену.

— Валюша, — голос Прохора явственно прозвучал из-за перегородки. Она не сразу поняла, что ее зовут. — Валюша, сколько у нас числится по сегодняшним квитанциям сверх плана? — Она вошла за перегородку, ответила. — Вот видите, — Прохор уже отвернулся от нее. — За сутки прибавим вдвое. А там будет легче.

Валя смотрела широко раскрытыми глазами: Надежда Сергеевна сидела рядом с председателем, платок у нее скатился на плечи, волнистые волосы сбились немного в сторону, она приподняла голову, внимательно слушала. Валя ушла к себе, плюхнулась на стул. В груди похолодело.