Хлебушко-батюшка

— Негусто, — отозвался Виктор.

— Сравни-ка с сорняками. Куст полыни рассевает сто тысяч семянок. Один куст!

Виктор загорелся.

— А гулявник? — перебил он. — Семьсот семьдесят тысяч семянок с куста!

— Вот видишь.

Семьсот семьдесят тысяч. Виктор назвал эту цифру и сам удивился. Когда-то на лекции он услышал ее; память держала цифру подспудно, и вот она выплыла в памяти и удивила его. До чего плодовиты сорные растения! Но все-таки он пока не понимал замысла Чухонцева.

— Но при чем тут сорняки?

— А притом, что, может, у костра безостого или у другой окультуренной травы есть дикие сородичи с такой плодовитостью. Если мы передадим это качество культурному растению, представляешь, какую получим выгоду?

Чухонцев повеселел и, довольный собой, потирая руки, заходил по кабинету.

2

К Виктору приехала Талька и, веселая, пышущая здоровьем, повела себя самым решительным образом: расспросила его, чем он занимается, заставила показать ей клевер, стоявший на стенде в агротехническом кабинете, и тот, который рос на участке, слушала и смотрела с интересом и, блестя влажными от восторга глазами, влюбленно говорила:

— У нас девчата никак не могут поверить: ты и вдруг — ученый.

Талька не завидовала ему, нет, она радовалась за него и была чуточку горда, что сразу же, как только увидела его, почувствовала в нем человека, у которого большое будущее. Недаром она ждала необыкновенного в своей жизни, надеялась, верила и с замиранием сердца думала: придет и ее час, явится и ее суженый. Стоя рядом с Виктором, она прижмурила глаза и сладко потянулась всем телом, слегка приподнимаясь на носочках.

— Проводи меня.

— Ты далеко идешь?

— В Коломино, — назвала Талька деревню в двух километрах от Вязникова.

Он повел ее напрямик через лес. На небольшой, заросшей пыреем поляне Талька остановилась. Ветер сюда не долетал, было тихо и глухо. Метелки пырея торчали недвижимо, подрост устилал поляну ковром. На солнечной стороне, как клуша над цыплятами, растопырилась над дичками жимолость; от нее наплывал дурманящий запах. Высокие ели караулили тишину. Талька заробела отчего-то, оглянулась на Виктора.

— Наши девки говорят: влюбилась я в тебя. А я и сама не знаю, что со мной… — В глазах ее проступила решимость: — Ну и пусть себе говорят.

Она подошла к нему, положила руки на плечи, отважно обняла и, прижавшись всем телом, жарко поцеловала его в губы. Виктор близко увидел ее глаза. У Тальки получилось это просто и естественно и так неожиданно и быстро, что он не успел обнять ее, а когда попытался сделать это, она ловко выскользнула у него из рук.

— Не все сразу… милый Витя.

Талька постояла поодаль, поправляя сбившиеся волосы и искоса поглядывая круглыми, чего-то ждущими глазами. Ему стало неловко. Он ждал любви, он хотел любить; в снах к нему являлась женщина; походкой, станом, лицом она напоминала Веру Александровну и была молода, как Талька, и так же, как она, чем-то неуловимо хороша.

Талька выбрела с поляны на лесную дорогу и пошла впереди, чуть покачиваясь телом. Виктор словно только сейчас разглядел ее гибкое тело, нежную, точно присыпанную пушком шею, покатые плечи, крепкие загорелые руки с ямочками у локтей, суховатые, легко идущие ноги. Захотелось броситься к Тальке, крепко ее обнять, сжать в руках и целовать-целовать, говорить какие-то слова, но он шагал сзади, любовался ее телом, ее девически легкой походкой и заставлял себя умерять шаги и мысли. Поцелуй его Талька сейчас снова, он бы за себя не поручился.

Она шла, баловливо оглядываясь. Глаза ее играли и искрились, звали его; однако за этим зовом проглядывала лукавинка, смешинка. Виктор подумал: игра это, нет в ней ничего серьезного; Талька и поцеловала его просто так, играючись. Он остыл так же быстро, как и загорелся. Талька подождала, словно бы удивляясь тому, что он не отвечает на ее заигрыванья, тряхнула головой, сказала:

— Ну, я побегла.

И, шлепнув его несильно по руке, как водятся, когда играют в салочки, побежала.

Как бы по инерции, Виктор пошел за нею, озадаченный.

Лес кончился, открылось поле, с трех сторон оно окаймлено подлеском; простор уширялся вдаль, набирая силы, и там за полем, лицом к дороге, стояла деревенька — десятка полтора домов с дворами и огородами. Это и было его родное Вязниково. Он издали разглядел дом, в котором родился и вырос. Изба покосилась, осела, вросла той половиной, в которой они бедовали, в землю. Дома через три от них жил агроном Вязников. Теперь там, в перестроенном и расширенном пятистенке, начальная школа. Где-то здесь, у леса, было его знаменитое поле. Сохранилось предание, что Вязников не только сеял отборными семенами, но и по-особому обрабатывал землю.