Хлопок одной ладонью. Как неживая природа породила человеческий разум

Один из аргументов Хомского состоит в том, что с нуля язык выучить невозможно. Действительно, если представить, что дети вообще ничего не знают о структуре речи, то та скорость, с которой они усваивают сложнейшую систему лексики и синтаксиса, просто не поддается объяснению. Традиционно считалось, что дети обучаются, как кошки в экспериментах физиологов: их хвалят за правильно сказанное слово, они говорят его все правильнее и правильнее. Хомский резонно заметил, что на самом деле детям почти никогда не объясняют, как надо говорить, а как не надо. Они сами как по волшебству усваивают все тончайшие нюансы лексики и грамматики родного языка. Информация, которую дети получают извне, – это безобразно непредсказуемый поток звуков, не разбитый даже на слова (в бытовой речи слова, как на бумаге, не разделяются). Из этого потока дети за несколько лет, и почти без обратной связи, не только впитывают смыслы тысяч отдельных слов, но и учатся строить из них свои собственные многоуровневые смыслы.

Значит, заключают Хомский и лингвисты-хомскианцы, у детей уже есть нечто вроде «лингвистического óргана», мозгового модуля, заложенного в них генетически и настроенного антеннами на речевые потоки вокруг. Из этого модуля и происходят все универсальные свойства языка, такие как рекурсия. Но тут объявляется Эверетт со своими пираханцами, якобы опровергающими рекурсию.

Противоборство этих Давида и Голиафа лингвистики, Дэниела Эверетта и Ноама Хомского, в конечном итоге сводится к природе человеческой уникальности. Даже Дарвин рассматривал язык в числе важнейших отличий людей от других животных. Но традиционно язык считался продуктом человеческого разума, чьим величием объяснялась уникальность человека. Хомский же фактически заявил, что язык – не просто продукт разума, а и есть собственно разум. Отличие человека от животных не в абстрактной «разумности», а в наличии «лингвистического органа», позволяющего создавать из комбинаций ограниченного количества компонентов бесконечное количество смыслов. Если же прав Эверетт и способность к синтаксической рекурсии все-таки не относится к врожденным свойствам человеческого мозга, то ставится под вопрос вся идея лингвистического органа. Возможно, особого органа не существует, а есть просто очередная привычка, усвоенная с опытом, и уникальность человека должна объясняться чем-то другим[47].

Yo, дельфин

Мы вплотную подошли к ответу на центральный вопрос этой книги: кто мы такие? Что выделяет нас, людей, из остальной природы, если смотреть на нас со стороны? Сегодня «человеческий разум» уже не вызывает такого подобострастия, как у ученых XIX в. Мы хорошо понимаем, что любые виды разума, даже разум червя или улитки, а тем более вороны или шимпанзе, настолько сложны, что когнитивные способности человека выделяются количественно, но никак не качественно.

Иное дело – язык.

Другие животные, да и вообще другие живые существа, пользуются разнообразными «языками» для передачи друг другу информации. Деревья обмениваются химическими сигналами об атаках грибка-паразита⁸, раки опознают друг друга по коктейлю феромонов⁹, птицы поют друг другу песни, а существенная доля населения Мирового океана излучает какой-нибудь свет – либо для привлечения пары, либо для отпугивания хищника^{10, 11}. Большинство подобных сигналов отличаются от человеческого языка тем, что они передают крайне ограниченный спектр идей. Медузы излучают свет, но не транслируют миганием этого света сводку медузьих новостей. Даже пение птиц, несмотря на сложную структуру и необходимость длительных тренировок, не блистает смысловым наполнением и сводится обычно к одному и тому же: «Выбери меня».

Есть среди животных примеры общения на более продвинутом уровне. Дельфины, например, придумывают себе уникальные свисты-имена. Обычно они делают это путем копирования чужого свиста с небольшим видоизменением. Придумав себе новое имя, они свистят его на каждом углу, как рэперы в начале песни. Другие дельфины это запоминают и далее не только ассоциируют юного дельфина с его фирменным свистом, но и могут при случае сымитировать такой же свист в качестве обращения¹².

Песни китов, родственников дельфинов, и своей сексуальной направленностью, и даже звучанием во многом напоминают песни птиц, только замедленные в 15 раз. Как и птицы, киты не рождаются с умением петь, а учатся песням у окружающих. Но у птиц обычно отцы учат сыновей, тогда как киты подражают всем вокруг и усваивают особенности «местных песен». В результате в пределах одного и того же вида могут формироваться «песенные диалекты», которые меняются и эволюционируют с каждым поколением, фактически обретая собственное существование наподобие человеческой культуры^{13, 14}.