Хлыст. Секты, литература и революция

Метафорические и живые петухи постоянно сопутствуют Петру Дарьяльскому[1388]. Это объясняется его именем и соответствующей евангельской символикой: петух, прокричавший апостолу Петру, в христианской иконографии считается его символом. На интертекстуальном уровне, однако, кажется вероятным, что само имя Петра было определено подтекстом пушкинской Сказки о золотом петушке. Подтверждение преемственности текста от Золотого петушка находится в СГ сразу же, на первой странице: «Славное село Целебеево […]; туда, сюда раскидалось домишками, прибранными богато, то узорной резьбой, […] то петушком из крашеной жести». Нам не сказано здесь, в какой цвет крашен этот петушок. Позже мы узнаем, что петушок становился золотым «в то время, когда запад разъял свою пасть», в лучах заходящего солнца: «жестяной петушок, казалось, был вырезан в вечер задорным, малиновым крылом» (71).

Как тайный знак, этого петушка не видят православные обитатели села, а видят одни сектанты, «которые лучше поняли, что нужно моему герою, […] куда устремлялся тоскующий взгляд его бархатных очей, […] когда […] кругозор пылал и светился вечерней зарей» (45). Дарьяльский видит петушка в закатных лучах солнца; петух кричит здесь, в этом обратном сектантском мире, когда солнце не всходит, а заходит. А вот как смотрит на своего петушка Дадон: «на спице видит, бьется петушок, обратившись на восток». В скопческой рукописи, опубликованной в Белых голубях Мельникова, скопец с райскими птицами, как в Золотом петушке, появляется с востока:

Во славной России красно солнышко появилось и вся вселенная удивилась […] Со восточной стороны сын Божий прикатится в златой колеснице, а вокруг райские птицы распевают гостю дорогому песню нову[1389].

Оба петушка, золотой у Пушкина и жестяной у Белого, ориентированы по оси восток-запад, вообще определяющей для обоих текстов. Золотой петушок кричит, обращаясь на восток; в СГ Петр смотрит на петушка, повернувшись на запад. «На все Целебеево прогорланил петух; и слышное едва пенье отозвалось будто бы из… впрочем, Бог весть, откуда» (227). Белый недоговаривает, а мы вправе расшифровать его намек таким образом: крик петуха, символа святого Петра, отзывается с запада, из Петербурга. В пушкинской Сказке местом действия является столица, Петербург; а в СГ пушкинский петушок кричит «будто бы из» Петербурга. В обоих текстах петух указывает на Восток – на сектантский ‘восток’ России: на Шемаху, на Целебеево, в обоих случаях на угрозу государству.

Символическая сцена, когда приехавший спасать Дарьяльского родственник зовет его обратно на запад, происходит под знакомый аккомпанемент: «да бренчал жестяной петушок» и «в воздухе оказалось много куриного пуху» (338). Здравые слова этого сенатора воспринимаются Дарьяльским как «крик ночной испуганной птицы» (340); сравните у Пушкина о Дадоне: «птица ночи». В другом контексте, в помещичьем доме, Дарьяльский видит все ту же пушкинскую картинку, петуха на спице. Здесь она выразительно инвертирована в зеркальном отражении:

там, в озере, Гуголево; […] обращенный, легко в глубине танцующий теперь дом […] опрокинутый странно купол, и странно там пляшет проницающий глубину светлый шпиц, а на шпице – лапами вверх опрокинулась птица; как все теперь вверх опрокинулось для него! И он смотрит на птицу; теперь лапами она оторвалась, и вся как есть она для него в глубину уходит (174).

Перед встречей с Матреной, влюбленный Петр одевается петухом:

вдруг захотелось еловую сорвать ветвь, завязать концы, да надеть на себя вместо шапки; так и сделал; и, увенчанный этим зеленым колючим венцом, с вставшим лапчатым рогом над лбом, с протянувшимся вдоль спины зеленым пером, он имел дикий, гордый и себе самому чуждый вид; так и полез в дупло (212).