Хлыст. Секты, литература и революция

Русские мистические секты любили птиц особенной любовью. Скопцы, когда они отделились в 18 веке от хлыстов, называли себя ‘белыми голубями’ в отличие от ‘серых голубей’, хлыстов[1374]. Как в общехристианском символизме, голубь использовался русскими сектантами в качестве символа Святого Духа; а поскольку народные мистики верили, что Святой Дух живет в каждом праведно живущем, то любой член секты приравнивался к голубю. Сходное значение придавалось, однако, и нескольким другим птицам – орлу, соколу, соловью. Хлыстовские и скопческие песни переполнены ими. «Все райские птицы, братцы и сестрицы», – пели хлысты о себе; «Уж ты птица, ты птица, Птица райская моя», – пели они друг другу. «Сманить птицу» значило привлечь Бога, приобщиться благодати, достичь цели радения. «Велик, братцы, человек, кто сманил птицу с небес»[1375]. В песнях скопцов их герой-искупитель Селиванов постоянно символизируется птицей[1376]. Голос самих сектантов наблюдатель описывал так: «Вследствие оскопления […] голос их становится женственным, визгливо-слабым и как бы птичьим»[1377]. При всем значении птичьих метафор, сектанты использовали их среди других символов, не заботясь об иерархизации символического ряда; наряду с птицами, центральное значение имели символы коня и корабля (вовсе не использованные Белым), зеленого сада или луга (наоборот, использованные очень активно), и еще другие. Для текста СГ важно эксплицитное соотнесение серебряного голубя, как названия вымышленной секты и символа народной религиозности, с красным петухом, народным названием пожара и символом русской революции. Все время, что сектанты-голуби занимаются своими проектами, «красный бегал петух по окрестности» (219): крестьяне, возбужденные совместными усилиями «холубей» и «сицилистов», жгли усадьбы. Взаимное тяготение хлыстовства и социализма, главный идеологический предмет повести Белого, в метафорической ткани текста превращается в союз голубя и петуха[1378].

Птичьи метафоры Белого мотивированы на разных уровнях. В Апокалипсисе Вавилон перед падением назван «хранилищем всех нечистых и ненавидимых птиц»[1379]. В Евангелии птицы вместе с лисицами противопоставлены Христу, которому некуда преклонить голову[1380]. Давно замечено особое значение птичьей темы для русского фольклора. Николай Гнедич писал:

Ни один из народов, коих словесность нам известна, не употреблял с такой любовью птиц в песнях своих, как русские и, вообще, […] племена славянские. Соловьи, гуси, утки, ласточки, кукушки составляют действующие лица наших песен […] Есть песни […], в которых, с необыкновенной веселостию ума русского, перебраны почти все птицы[1381].

Ходасевич заметил такую любовь у Державина: «Как он любил все крылатое!» – замечал биограф, перечисляя 17 воспетых Державиным птиц, от орла до бекаса «и, наконец, даже комара»[1382].

Первая книга Михаила Пришвина, важная для связей между сектантством и символизмом, называлась В краю непуганых птиц; на деле она рассказывала о раскольниках северного края[1383]. Посетив заседание Петербургского религиозно-философского общества, сектант из общины «Начало века» Федор Черемхин написал сатирические стихи Птицы небесные: хлыст сравнивал услышанных им ораторов с воркующими птицами, оторвавшимися от земли[1384]. Хлыстовство и петушья тема связывались между собой, видимо, и общими эротическими значениями. В стихотворении Сергея Городецкого Росянка (Хлыстовская) [1907] кульминационная сцена такова:

На осиновом колу
Запевает петушок.
Едут, едут по селу,
Будет, будет ввечеру
Всякой девке женишок[1385]

.

Осиновый кол здесь говорит о многом. Зловещий смысл птичьих ассоциаций осознавался постепенно и, возможно, в прямой связи с СГ. Как писал Мандельштам: «И тем печальнее, чем горше нам, Что люди-птицы хуже зверя»[1386]. Эти люди-птицы Мандельштама, «в безвременьи летающие», похожи на людей-голубей Белого, для которых во время радения «нет будто вовсе времен и пространств» (112).

ЖЕСТЯНОЙ ПЕТУШОК

Фактические и вымышленные сведения о русских сектах, которыми располагал Белый, получали свое значение в контексте литературной традиции. Мы помним, как Белый отказался идти смотреть на сектантов в «Яму», считая, что для СГ ему хватит «художественной интуиции»[1387]. Источником интуиции, заменяющей впечатления и знания, для писателя является интертекстуальный опыт: опора на тексты свои предшественников, переработка этих текстов и борьба с ними.