Хлыст. Секты, литература и революция

Способность русского человека отдаваться, слушаться почти всегда имеет что-то красивое; точно так же редко бывает что-то обратное, чтобы красив был человек, взявший власть. Я встретил в секте «Начало века» чистых голубей послушания и двух вождей: один именовался Христом, царем, другой […] учил, что настанет час, когда царь – Христос в их общине не будет нужен […] и тогда будет настоящая коммуна и начало века[1543].

Пытаясь понять слова Легкобытова о том, как «опрокинуть небо», «ввести Христа в земную жизнь» и «признать его в личности человека», Пришвин объяснял:

Это значит война против инстинкта, тайны, надежд, неба, высоты, прошлого, далей, горизонтов, – только настоящее. Раб поднимает человека. Уничтожение ночи. Марксизм и легкобытство [хлыстовство – зачеркнуто] имеют общим: 1) причина всех причин (метафизика); 2) требование царства на земле; 3) превращение рабской массы в сознательную личность[1544].

Обобщая идеи начала века – «перерождение человека» в версиях Щетинина – Легкобытова и «революцию духа» в версиях Иванова– Мережковского, Пришвин был готов перейти и дальше – к марксистским версиям революции по Луначарскому – Бонч-Бруевичу.

История секты Легкобытова есть не что иное, как выражение скрытой мистической сущности марксизма. Получается не земля просто, но земля обетованная […] государство будущего вместо обыкновенного государства. […] А потом уже начинается с этим расправа[1545].

И «марксизм», и «легкобытство» означали для Пришвина отрицание романтизма как признания благородства природы. Проект поиска или строительства тайных переходов между интеллигенцией и народом – мостов или скорее туннелей по ту сторону цивилизации, литературы и Просвещения – потерпел неудачу. Пришвин признает ее. «Это были поиски моста веры между интеллигенцией и народом. Мост веры обломился. Истинный мост есть: любовное действие в молчании»[1546]. Теперь он резко противопоставлял свой идеал личного, жертвенного, любовно-молчаливого романтизма – и утопизм «государства будущего», которое приравнивает к чемрекской общине. Он так передает речи Легкобытова:

Когда Бог работает, люди спят, и когда Бог отдыхает, люди работают […] Бог непременно в человеке, но начала нет, тут круговращенье: весна, лето, зима, осень. Безначально. […] Бог есть не больше как резонанс человека, а потому я делаю ему реверанс, – и щелкает двумя пальцами. – Моя правда такая, что человек должен сначала в безумие перейти, без того ничего нельзя понять. […] – Тело это тело! – и громко хлопнул себя по щеке[1547].

По свидетельству Пришвина, после таких речей хлыстовского лидера Мережковский говорил Философову: «Тебе, Дима, смешно, а мне страшно»[1548].

ЧАН

‘Чан’ – хлыстовский образ коллективного тела – приобретает значение главного тропа, показывающего смысл сектантства, революции и самой русской истории. «Чаном» называлась следующая главка Начала века: