Хмара

Самому ему ничего другого не оставалось, как идти к Пете Орлову.

На стук в закрытую ставню первой отозвалась Жучка. Она заметалась во дворе, залаяла так яростно, что сразу переполошила собак всей улицы.

— Жучка! Жучка! На кого ты лаешь? — послышался со двора голос Наташи, будто бы она и не спала, несмотря на четвертый час ночи, а сидела на ступеньках крыльца.

Зоя и Нюся окликнули её негромко.

Наташа не выказала удивления, молча повела их в хату. Те, не зная, что и подумать, шли за ней и озирались настороженно.

В кухне горел светильник. У стола сидела мать Наташи и штопала женскую сорочку. При появлении гостей она разогнулась, отложила штопку.

Зоя и Нюся недоуменно переглянулись.

— К вам, случаем, полицаи не приходили? — спросила Зоя.

— Як же! Булы, — вместо Наташи ответила мать.

— Давно ушли?

— Кто? — не поняла Анна Ивановна.

— Да полицаи же!

— Так воны булы ще до обида.

— Ну и что?

— Забирают меня, вот что, — грустно сказала Наташа. — Мать в дорогу уж готовит…

Наташа подала бумагу, какой-то бухгалтерский бланк, поперек которого было выведено крупно: ПОВЕСТКА. И дальше писарским затейливым почерком:

Сим предлагается Вам 5 сентября с. г. явиться в Знаменскую сельуправу на предмет отправки в Германию по добровольному набору. Медицинское освидетельствование 3–4 сент. в райбольнице. Иметь при себе две смены белья, чашку, ложку и запас продуктов на пять дней. Староста Знаменской сельуправы — РАЕВСКИЙ И. Я.

Двойственное чувство испытывали Зоя и Нюся: с одной стороны, хорошо, что полицаи и не думали арестовывать Наташу, с другой — отправка в Германию мало чем лучше. От первой партии угнанных приходили измаранные цензурой письма. Уж только по одному этому чувствовалось, что несладко живется на Неметчине. И если почерк у писавшего был непонятный, то проскакивали иногда не замеченные или не разобранные цензором фразы, сообщавшие о тяжелом труде и полуголодной жизни.

— Проститься пришли? — спросила Наташа бесцветным голосом. — Думали, меня завтра угоняют? Нет, еще через три дня.

— Мы по другому делу, — сказала Нюся, указывая глазами на мать. — А вы, Анна Ивановна, что ж так торопитесь со сборами?

— Мама расстроилась, — силясь улыбнуться, сказала Наташа. — Плакала тут… Ну и мне ложиться не хотелось.

Анна Ивановна словно ждала какого-то сигнала, и этим сигналом послужили последние слова дочери: слезы ручьем потекли у нее из глаз. Наташа подошла к ней, прижалась щекой к щеке, зашептала ласково, успокаивающе:

— Не надо, мама моя. Ну перестань! Может, забракуют меня на медицинской комиссии… Утри слезки, мамочка! Ну, вот и все. А то, что толку плакать!..

Девушка уговаривала мать, как взрослая женщина уговаривает ребенка, — будто дочь и мать поменялись местами.

В саду, куда Наташа увела своих подруг, девушки уселись под яблонькой, и Нюся шепотом рассказала, что случилось. Расспрашивая о подробностях, Наташа оживилась. Общая беда отвлекла ее от собственных жертвенных мыслей, и она снова превратилась в энергичную, активную Наташу. Строила догадки, высказывала предположения, у кого можно спрятаться на ближайшие дни. Посоветовала девчатам никуда больше не ходить, а остаться ночевать у нее.

— Прямо здесь, в саду. В случае чего, полицаи и не вздумают искать здесь. Я притащу матрац, одеяло, папину шубу — лады? А утром пошлю Гришутку к вашим, чтоб не беспокоились. Заодно и к Орлову сбегает, узнает, где Махин. Договорились? Ну, посидите здесь, я мигом…

И помчалась к хате, сбивая юбкой с картофельной ботвы холодные капли росы.

Легли поперек матраца, ноги закутали шубой, как полостью, а сверху прикрылись старым ватным одеялом. Тащить в сад чистые подушки Наташа не решилась — в головах постелили сено.

— Мягко, тепло и мухи не кусают, — резюмировала Нюся.

Предутренний ветерок шелестел в листве яблони, уже облегченной от бремени плодов, готовящейся на будущую весну вновь принять сладостный груз на свои ветви. Но до весны было еще далеко. Впереди лежала длинная зима с морозами и метелями. И яблонька роняла на заосеневшую землю побитые ржавчиной ненужные теперь листья.

Несколько листочков с легким шорохом опустились на одеяло.

— Наташа, ты не спишь? — шепотом спросила Зоя.

— Нет. А что?

— Если тебе уйти на время из Знаменки, а?

— Я и в самой Знаменке спряталась бы так, что с собаками не кашли бы, — вздохнула Наташа. — За маму и Гришу боюсь. Они грозятся маму вместо меня забрать, если не явлюсь…

— А про медицинскую комиссию ты говорила?..

— То я мать успокаивала. А сама знаю: здорова… Не надо об этом, — взмолилась вдруг Наташа. — У меня и так голова кругом идет. Утро вечера мудренее.

— Спите, девчата. Ночь кончается, а они разговоры разговаривают, — сонным голосом запротестовала Лущик.