Хмурь

– Мы знаем, что энтайцы – творины, – говорю, не глядя на Псину. – Их создал Чародей, так же, как гномов, сирен и всех прочих. Сумасшедший старый урод. Смешал отросток ходячего дерева и разум человека, воплотил в него жажду знаний и выплеснул наземь. А энтайцы развили бурную деятельность, потому что тянулись к тем дурацким знаниям, которых Чародей им не дал. И ему показалось это таким забавным, что он создал для них целую Энтаю, чтобы они тут учились и умнели, и потом даже пытался протащить в разных земельных советах признание энтайцев и установление торговли с ними. Очень смешно. Теперь этот старый пердун мёртв, ходячие растения стали умнее всех нас, а сраная Энтая в огне не горит и защищает своих творин. Одна радость – этот лес не разрастается, а надолго вылезать за его пределы деревяшки не могут.

– Мы бы тоже были умными, как они, если б учились, – заявляет Псина. – Пока это понимает мало кто из людей – только я да еще кое-кто. Энтайцы, в отличие от нас, не ждут милостей от судьбы, не стремятся к обогащению, не плетут интриг, для них самым важным является, как ты сказал, познание…

– Просто душки. Настроили пыточных и покупают себе людей для опытов. – Я баюкаю перевязанную руку. Кажется, всё, что ниже запястья, теперь принадлежит кому-то другому. – Наверное, жалеют, что войны закончились, теперь люди дороже обходятся. То ли дело в старые времена, когда их возили обозами…

– Ну что ты несешь? – укоризненно говорит Псина. – Какие еще обозы?

Я закрываю глаза, плотней прижимаюсь плечами к стене. Слышу, как собиратель складывает свои склянки, болтает их на просвет, перекладывает стружкой, шуршит тряпицами.

Меня не должно быть здесь. Меня ждали в прибрежном Подкамне, где запахи моря, расшитые одежды, подъемники и ветродуйные машины. Это просто дурной сон: Псина, живой потолок, боль, ярость, безнадежная невозможность происходящего.

– Я родился в энтайском испытарии.

Не сразу понимаю, что сказал это вслух. Но почему-то продолжаю говорить. Мне кажется, что всё это рассказываю не я, а кто-то другой, что на самом деле я не сижу на бугристом деревянном полу в Энтае, а сплю в своей обительской постели или что-то в этом роде.

– Мои отец и дед воевали, наёмничали. Тогда это был лучший способ кормить семью – прибиться к какому-нибудь притязателю на земли, который платит хорошо, да воевать за него. Отец и дед были очень далеко, когда к нам пришли другие наемники, нанятые другими притязателями. А может, просто разбойники, кто их там разберет. Тогда много всякой гадости шаталось по землям. Поселенье сожгли, всех молодых согнали в обозные клетки и увезли. Остались одни старики да малышня, которым ничего не оставалось, как подохнуть с голоду на разоренной земле. И эти старики с малышней пошли за обозами. Бабушка пошла за невесткой, за моей мамой. Говорит, каждый миг молила духов продолжения рода, чтобы мама не стала рожать прежде времени.

Те люди, что везли обоз – они даже не очень злыми были. Кормили пленников, да и старухам с детьми, которые шли за ними, иногда бросали объедки. Не гнали их прочь, только говорили: «Возвращайтесь в свои земли. Там, куда мы идем, вам не выжить». И некоторые возвращались. Расходились по ближайшим поселеньям – кто по родичам, кто договаривался работать за стол и ночлег. Но некоторые не ушли. Проковыляли за обозом через всё Загорье и Подкамень, до самой Энтаи. Там, у самого граничного предела, был большой испытарий, в который продали их родню.

– Интересно, – вворачивает Псина, – твой отец и дед тоже зарабатывали на торговле людьми? Или по-честному, только на убийствах и грабеже?

Мне нечего ответить. Я не знаю.

– Бабушка провела в приграничье два месяца. Днем работала нянькой в Подкамне. И каждую третью ночь проходила десять попрычей, чтобы добраться до испытария. Бабушка тогда еще не была старой, еще могла одолевать такие дальние расстояния, ей удавалось за ночь дойти до испытария и вернуться в Подкамень, хотя наутро у неё ужасно болели ноги… Испытарий, да. Это была огромная поляна с забором из живых переплетенных стволов, между которыми не хватало места, чтобы просунуть хотя бы голову. Сам испытарий был сокрыт ползучими растениями – гигантский зеленый холм, от которого веяло тоскливой жутью. По ночам пленных людей выпускали на прогулки, и они ходили по поляне в свете лун, шатаясь, как призраки, почти не разговаривая, безучастные. Но старухи, что пришли туда за своими родными – они сообразили, что с некоторыми энтайцами можно договориться. Каждую третью ночь пленных охранял энтаец, который любил морские раковины и обточенные водой камешки – ни того, ни другого в Энтае не встречается. Старухи приносили ему самые красивые раковины и камешки, которые могли отыскать и выменять в Подкамне, а он отходил от забора и позволял им немного поговорить с родными, передать еды, если у них что-нибудь было с собой. Так бабушка встречалась с мамой, и та рассказывала ей какие-то жуткие вещи о происходящем в испытарии. Не знаю, какие, – бабушка никогда мне не говорила, что именно узнала от матери.