Хмурый Вангур

Мимо с полным лотком песка прошел от шурфа к воде Юра.

Куриков покосился на него:

— Пустой песок.

— А это мы, старик, сейчас посмотрим.

Присев у воды на корточки, Юра принялся промывать песок, бормоча:

— Это мы еще посмотрим… Еще посмотрим…

Куриков хотел сказать еще что-то, но не сказал, отвернулся и взялся за прерванную работу: охотничьим ножом он обстругивал новое весло из ели.

Подошел к костру Николай, зло бросил кирку, устало опустился на бревешко.

Пушкарев присел на корточки возле Юры:

— Ну, титан геологии, как дела с титаном рудным? Есть рутил?

— Нет рутила.

Пушкарев начал рассматривать шлихи через лупу:

— Н-да… Как-то там у наших, на Ключ-камне?..

Николай сидел понурившись. Взгляд его, сосредоточенный и в то же время отсутствующий, бесцельно уставился на кирку. Когда же это кончится? Всё неудачи, неудачи, неудачи! Задержки в пути не так уж страшны — было бы на что надеяться. Надеяться было не на что, надежда уходила из-под рук, таяла с каждым километром, с каждым новым шурфом. Неужели все-таки он ошибся, а прав был Пушкарев с его сомнениями?.. Но ведь это же позор! И диссертация и кандидатская степень — вверх тормашками!..

Из задумчивости Николая вывел голос Пушкарева:

— Придется здесь задержаться. С едой совсем плохо. Завтра геологию в сторону, все — в поход за мясом.

— Пустое дело, — отозвался проводник. — Мяса тут нет. Минунг яри юн. Надо пойти домой. Там мясо.

— Чу-удак старик! — Привыкший к ворчанию Курикова, Юра и не подозревал, что старик о возвращении домой говорит очень серьезно…

С утра они разбрелись по лесу. Возвращаясь к стоянке пустой и усталый, Юра услышал негромкие, но возбужденные голоса.

Пушкарев раздувал костер. Николай стоял возле.

— Что же это, по-твоему, еда? — с тоскливым возмущением спрашивал он, держа за крылышко убитого дрозда. — Ты скажи: еда?

Пушкарев продолжал заниматься костром; наконец ответил:

— На худой конец и дрозд еда. Ну, и рыбу, хоть она осточертела, будем ловить.

Юра молча подсел к огню. Была надежда на Курикова: он с собакой. Но старик, вернувшись, бросил рядом с дроздом лишь белку.

— Шибко худое место. Нету зверя. Птицы нету. Кого, однако, стрелять? — Он смотрел на Пушкарева со злостью.

— Нету, так будем искать! — упрямо сказал Пушкарев, и в его холодных светлых, как северное небо, глазах тоже блеснула злость.

Поев и отдохнув, они пошли в урман опять. Юра ушел с Пушкаревым, Николай двинулся за Куриковым. Через некоторое время манси сказал:

— В одной стороне одна птица, в двух сторонах две птицы. Ты, однако, ходи немножко сюда, я — сюда.

Они пошли порознь.

Пословица северных охотников говорит: «Убегающий зверь хуже нападающего». Сейчас Николай хорошо понимал это. Пусть бы даже медведь, но — лицом к лицу. А так — никого, все куда-то попрятались, убежали, ищи их, не зная, найдешь ли, — так много хуже.

Как с рутилом. Пусть бы опасность, борьба, схватка, но — разом. Он бы не побоялся, он был готов к этому. И, если мечте будет сказано «нет», — пусть «нет», но тоже разом. А тут это «нет» приходится самому тащить, выколачивать однообразным, скучным трудом, каждодневными и каждочасными усилиями. А надежда на «да»… Ее становится все меньше. Ее почти не оставалось.

Задумавшись, Николай забрел в такую чащу, что невольно ощутил ее своими боками. Надо выбираться. Прикрывая лицо, он стал выдираться из еловых зарослей и… остановился, пораженный.

Перед ним было старинное место мансийских жертвоприношений. На невысоких столбах стоял небольшой, чуть пошире собачьей будки, полуразвалившийся амбарчик. Дверь полуотваливалась и болталась на одной кожаной петле. Перед амбарчиком валялись оленьи рога и кости, ставшие уже не белыми, а буровато-серыми. На ветках вокруг висели истлевшие тряпицы.

Николай шагнул ближе, и ему стала видна внутренность амбарчика. Там в беспорядке лежали уже попорченные, полусгнившие шкуры, деревянное блюдо со старинными позеленевшими монетами и бумажными царскими кредитками, большие, толстые стрелы, тряпье, когда-то бывшее яркими шалями. Несколько уродливых, потемневших от времени деревянных идолов тупо уставились черными мертвыми глазницами…

С удивлением и интересом рассматривал Николай все это, и смутный страх начинал сковывать его тело.

Вдруг кто-то резко и сильно рванул его за плечо назад. За спиной стоял Куриков. Подбородок старика дрожал, глаза гневно сузились. Николай услышал хриплый, прерывающийся полушепот:

— Зачем святое место смотришь? Ходи отсюда. Нельзя!

— Да ты что?!

— Святое место. Нельзя! Ходи, ходи!

Куриков решительно потянул Николая, потом, ловко извернувшись в чащобе, начал его подталкивать. Николай не противился. Но почти тут же почувствовал, что лежавшая у него на спине рука Курикова обмякла и задрожала. Николай обернулся. В глазах старика был ужас. Куриков втянул голову в плечи и застыл, словно ожидая, что сейчас, вот сейчас на него обрушится страшный, смертельный удар.

— Что с тобой такое?

Куриков не мог вымолвить ни слова. Медленно-медленно повел он глаза в сторону. Николай взглянул туда же и увидел, что манси зацепился рукавом за сухую ветку; она держала его.