Хобо

«Той самой, положительной», пояснил он, остановив на мне взгляд своих похожих на шарики маслянисто-желтых глаз.

«А, эта», сказал я протяжно, как будто только что понял, кого он имеет в виду, и как будто мне от этого стало легче. «Да, я, понимаешь, люблю проверенных телок».

«Неужели ты настолько на нее запал», не отставал он, выпуская изо рта облачка голубоватого дыма.

«Тебе виднее». По натяжению кожи лица я почувствовал, что улыбка у меня получилась короче, чем обычно.

«Или ты захотел жить своей жизнью». Пеня не отставал, но его подзуживание плавилось в космической жаре этого летнего вечера.

«А где мне жить своей жизнью?»

«Как можно дальше от меня».

«Не переживай», я махнул рукой, отгоняя его любопытство как можно дальше от себя. «Тебе положительные не опасны. Ты слишком отрицателен.

Он весь превратился в одобрительную ухмылку. Вирус отрицательности еще с рождения застыл на его четырехугольном лице. А потом им заразился и я. Я присоединил к его ухмылке свою.

«Ну, да, лучше тебе ебать даже положительную телку, чем какую-нибудь…», гася сигарету, он пристально смотрел в пепельницу, «запретную телку». Потом еще некоторое время мучил окурок, безуспешно пытаясь превратить его в пепел.

«Не понимаю, о чем ты», я допил свой стакан и поднял его, привлекая внимание бармена. Тот понимающе кивнул. Похоже, с ним мы лучше понимали друг друга.

Пеня сухо сказал: «Может, не понимаешь, но может, и поймешь». Его пустой голос звучал гулко в пустой кофейне, где звук вентилятора смешивался с приглушенной, медленно играющей музыкой.

«А как я пойму, если понятия не имею, что именно я должен понять?»

«Так, что получишь пулю».

Получить пулю? Быть убитым? Наш разговор вдруг стал совершенно определенно недружелюбным в сгущавшихся недружелюбных сумерках. С другой стороны, на горизонте этой ночи ничего эксклюзивного не намечалось. Я несколько раз оглянулся по сторонам, и мои глаза не увидели ничего, намекающего на такой поворот.

«Надо думать, исполнение будет поручено тебе?», я доверительным тоном поделился с ним своими соображениями.

«Ничего личного, диджей». Голос Пени звучал как голос профессионального друга. «Такие вещи я по своей инициативе не делаю». Тут принесли заказанную выпивку и чистую пепельницу. «Но можешь держать пари, что если попросит Барон, я это сделаю».

«Кто ты такой, чтобы Барон тебя просил?», я решил подпустить что-нибудь в стиле Барона.

Пеня хладнокровно пропустил оскорбление мимо ушей. Капо ди тутти капо, очевидно, прекрасно развлекался, играя в Великого Предсказателя.

«Не твое дело спрашивать об этом», предупредил он меня очень, очень дружеским тоном.

«А что мне у тебя спрашивать, если я ничего не знаю?»

«Почему?»

«Что почему?»

«Это ты должен спросить: почему?». Еще один непонятный совет. Раз он говорит загадками, пусть сам их и разгадывает, если ему охота, решил я.

«Тебе виднее», пробормотал я примирительно, «будь по-твоему, только отъебись».

«Я тоже не знаю. Но, похоже, знает Титус».

Загадка начала подванивать, и я на всякий случай отпил глоток вильямовки[31].

«Титус? При чем здесь он?»

Пеня тоже отпил глоток, кобенясь как грудной младенец с пустышкой во рту и говнецом в пеленках.

«Титус откупился у Барона».

«Да ладно», отреагировал я с издевательским удивлением.

«Он мне исповедался. И признался кое в чем очень важном. Очень важном и очень болезненном».

«А я думал, у Барона аллергия на педиков».

«Я разве говорил про педиков?»

«Ты говорил про Титуса».

«Я говорил про исповедь», поправил меня Пеня, особо подчеркнув последнее слово. От постоянной ухмылки уши у него приклеились к черепу.

«Ты имеешь в виду, что он на кого-то настучал?»

«Это было больше, чем настучать».

«И какое отношение это имеет ко мне?», наконец-то я задал вопрос, которого так ждал Великий Предсказатель.

«Я не говорю, что имеет, но всяко может повернуться», сказал он и с шумом выдохнул воздух, словно освободившись от мерзкой тайны, царапавшей ему язык, наподобие пломбы, которая выпала, отломив кусочек зуба, и теперь ее не проглотить, а выплюнуть на ладонь противно, потому что увидишь нечто очень, очень гнилое, нечто сросшееся с твоим мясом, костью и слюной.

«Как?», я глянул на него над кромкой стакана. Алкоголь, может, и был заинтересован услышать ответ, но обо мне сказать такого было нельзя.

Пеня потер затылок, закинув назад бритую голову. Он как будто колебался, а может быть, хотел, чтобы так казалось. Его круглая голова умела быть очень, очень угловатой. «Ну», начал он как бы преодолевая нерешительность, «похоже, кто-то ебет девушку Барона». Он смотрел на меня так, будто в любой момент был готов мне подмигнуть.

Я ответил ему любопытным взглядом сплетника и спросил только для того, чтобы мое молчание не было ему неприятно: «Какую девушку?»

«Ту, с которой ты развлекался в тот вечер в «Лимбе». Было похоже, что вы друг к другу неравнодушны», деревянным голосом проговорила тень, которая наблюдает и делает выводы.

«Мы давно знакомы, и это все», сказал я как нечто само собой разумеющееся.

«Для тебя было бы лучше, если бы так оно и было».