Хочешь жить, Викентий?

— Друзья мои, — вдохновенно обратилась к нам Октябрина Ивановна, — сейчас вы пройдете курс молодых мамочек. Домна Панкратьевна покажет вам всё: как распеленать, как турундочкой прочистить носик, как промыть глаза, проверить складочки на опрелость — всё-всё, что касается ухода за новорожденными.

— Предсказания про носики начинают сбываться, — шепнул я Борьке, как раз зевавшему.

— Я смоюсь сразу, как только… — сказал он мне на ухо.

— Борис Горбылевский, слушайте мой приказ, — обернулась Октябрина Ивановна к Борьке. — Вы пойдете на первый этаж, поможете сестре-хозяйке. У нас тут сплошная разруха и много тяжелой мужской работы.

— Так точно, — ответил Борька, оживая.

— И котлы с едой для рожениц с кухни принесете. А на роды мы вас пригласим.

— Вот спасибо, Октябрина Ивановна! Только не забудьте. Этого горя я не перенесу, — пробормотал Борька, гигантскими шагами удаляясь от нас.

Тут вернулась Домна Панкратьевна с бутылочкой. Промокашка, не дыша, приняла ее, как священный сосуд, и наклонилась над малышом. Ор прекратился. Тишина — это неоцененное счастье! Но она была недолгой. Заплакали один за другим сразу несколько, правда не так оглушительно.

— Вот так и живем!.. — Октябрина Ивановна блаженно улыбнулась. — Дорогие мои, на время оставляю вас на Домну Панкратьевну, а потом всех приглашу в родильное отделение. — И пошла вслед за Борькой.

Мне казалось, я тоже был вправе ждать особого задания, но жизнь еще раз доказала свою противоречивость.

Домна Панкратьевна взяла мягкой, величиной с подушку-думку, ладонью одного из орущих, положила на пеленальный столик и стала распеленывать. Младенец сразу же замолчал, девчонки обступили его, и начался курс молодой мамочки.

Я подошел к Промокашке, которая неотрывно смотрела на своего подопечного.

— Саня, он чихнул! — шепотом произнесла она.

— Он у тебя носатый-то какой. Чихнет так чихнет!

— Ну Саня! — поморщилась Промокашка. — Смотри, смотри: зевает!

— Ну и что? Я сегодня раз двадцать зевнул, а где восторги, где рукоплескания?

Я кивнул на приоткрытую в смежную со следующим помещением дверь:

— Что за дверь? Случайно, не запасной выход из этого райского уголка?

— Там недоношенный! — ответила Нелька страдальческим шепотом.

Я пошел туда.

II

Это был совсем небольшой бокс для недоношенных. Единственный его пациент лежал в инкубаторе — металлическом, а сверху застекленном ящике для выхаживания недоношенных младенцев. Нехитрое приспособление, в котором поддерживается нужная температура, чтобы младенец «дозрел».

Он был не такой, как обычные новорожденные из детского отделения — требовательные, во все горло орущие, едва проголодаются или намокнут. Этот лежал молча и лишь иногда издавал какой-то короткий квакающий звук. Полупрозрачная кожа — подкожного жира-то не успел нагулять — натянута прямо на косточки. Почти все тельце в густом пушке, светлом, золотистом, особенно плечики. Глаза темные, считай, на все лицо, а взгляд внимательный, как у совенка. Голова, по сравнению с мизерным туловищем, слишком большая, но я бы не сказал, что это его портит. Хороший парень. Мне он сразу понравился. С первой минуты.

— «Допариваете»? — обратился я к медсестре, которая подлетела к инкубатору скорым и абсолютно бесшумным шагом.

— И неплохо получается! — засмеялась она. — Меня Лиля Леонидовна зовут. Как леденец во рту катается, да? — причмокнула она.

— Как два леденца, — подтвердил я. — А меня Саня.

— Это Квак. Мы его так зовем. Он у нас уже килограмм девятьсот пятьдесят граммов весит, а когда родился, был чуть больше килограмма!

— Хорошо кормите, — пошутил я.

— Ох, намучились мы с ним! Сосательный рефлекс вообще отсутствовал. Кормили внутривенно.

— Куда колоть-то? Ручки-ножки как прутики, — сказал я, наблюдая за Кваком.

Выражение личика, почти неподвижного, если вглядеться, все-таки менялось: казалось, малыш вслушивается в наши голоса напряженно и настороженно.

— В головке вены находили, кололи. Потом думали желудочный зонд ставить. А я накануне ночью дежурила, кормила орунов наших, взяла да и попробовала дать Кваку бутылочку. А он как ухватил и давай сосать. Вот и обошлись без зонда… Да, Квак? — обратилась она к младенчику. — Ты у нас такой!

В бокс заглянула Нелька.

— Сандрик, ты где застрял? Мы все на роды отправляемся.

— Все сразу рожать идете? Но я тут пас, — развел я руками. — Что не могу, то не могу.

Лиля-леденец захохотала, запрокинув круглое лицо.

— Октябрина Ивановна сказала всем быть в родовой палате, — сердито прошипела Нелька и прикрыла дверь.

— Я бы лучше здесь остался, Лиля Леонидовна, помог бы вам.

— Иди, иди. Раз Октябрина Ивановна «всем» сказала…

Но я все не мог расстаться с моим мальцом.

Инкубатор открывался через верх. Лиля-леденец подняла стеклянную дверцу, поменяла на Кваке широкий подгузник, сооруженный из многослойной марли, и ловко обвила «могучие чресла» Квака коричневатой стерильной пеленкой.

— Во как у нас ноготочки подросли, — сказала она. — А то пальцы почти голенькими были.