Хочу тебя испортить (СИ)

— С тобой нельзя дружить, — захлебываясь слезами, оставляет на моей белой футболке кровавые отпечатки. Их я вижу, ударов не ощущаю. — Тебя невозможно любить! Ты ужасный, бессердечный, эгоистичный ублюдок!

Слышал, что слова могут ударить сильнее кулаков. Слышал, но не верил… Выкручивает нутро. Выскабливает со скрипом и звоном. До жгучего вакуума. До одуряющей боли.

Что за хрень? Что за напасть? Что за… Почему так больно?

Ловлю ее запястья. Безотчетно сжимая, не слышу, что дальше кричит. На кровь смотрю, будто впервые вижу. Ее руки, ее тело… В крови. Запятнана. Она.

…ОНА…

— Пусти меня! Пусти!

И я отпускаю.

— Довел меня до слез? Доволен, правда? Правда?

Сглатываю и, словно немой какой-то, сдавленный звук выдаю. Даже если бы по морде мне залепила, не отреагировал бы… Сейчас нет.

— Что здесь происходит? — бьет по ушам голос мачехи. — Господи, Боже мой!

Если бы я мог так же заорать…

— Варенька! Что случилось?

Зато Любомирову клинит. Замолкает резко, даже рёв свой сворачивает… Только губами дрожит.

— Да объясните же мне, что произошло? — маячит сбоку еще одно светлое пятно.

Так я их воспринимаю, чтобы собственным дерьмом не удавиться.

На хуй.

— Я упала, — шелестит Центурион.

Так тихо, словно за минуту казан горячей каши заглотила. Только сейчас замечаю, что голос у нее сорван.

Когда случилось? Здесь? Или там?

Мать вашу… Мать…

— Как же так? Руки, ноги… Господи, пойдем скорее в дом…

Они уходят, а внутри меня будто какой-то сгусток отрывается. Он пульсирует, огнем горит и мечется по всей грудной клетке. Не могу решить: рад я тому, что Любомирова ушла, хочу пойти за ней или броситься обратно за город, найти ублюдков…

— Не спросишь? — врывается в помутненное сознание голос Чарушина.

— Мне насрать, — долблю по инерции.

Иду до финала. И давлюсь своими же словами. что-то из нутра вырывает. Кашляю, едва кровью не харкаю.

— То, насколько тебе насрать, видно, если что, — цедит этот придурок, пока я д`yшу выплевываю. — Именно поэтому я расскажу, — и замолкает.

Из меня же какой-то дьявол лезет, не иначе.

— Ну? — тороплю не я, он.

— Когда я приехал, два полуголых нарика гоняли твою Любомирову по парковке.

Я вдыхаю.

Глаза выжигает. Грудь по периметру мелкой колючей рябью трясет. Уже не скрываю. Не получается. А Чара, сука, молчит.

— Ну?

— Она упала. Сбила в кровь руки и ноги. Один из этих пидоров еще и проволок ее по асфальту, — делится с душедробильными паузами.

— Это все? — каждое слово все еще дается с трудом.

— А этого, мать твою, мало?

Похуй на его крик, на его эмоции… Я свои продохнуть не могу.

— Я думал, они ее… — закончить не получается. что-то валится внутри. Грудой подпирает внешние стены. Собрать бы… На хуй. Моргаю и, в попытке избавиться от долбаного жжения, давлю пальцами на глаза. — Ты убил их?

Чара хмыкает и сердито сплевывает.

— Слегка отметелил.

— Я их убью, — не рявкаю, как обычно, а решительно выдыхаю эти слова.

— Уймись, Бойка! Сегодня, блядь, просто уймись, — выбивает из пачки две сигареты. — Завтра подумаем, — одну из них мне протягивает. Зажимаю ее губами и приземляюсь задницей ровно на то же место, которое занимал, до того как Чарушин привез Любомирову. Артем опускается рядом. — Скажешь что? — смотрит на меня после двух долгих затяжек.

— Похуй все, — выдыхаю я.

— Ну да, ну да…

Срывается ветер, подхватывает с клумбы мелкую крошку и какой-то сухоцвет — и все это яростно бросает мне в рожу. Будто сама природа против той херни, что я горожу, протестует. Я не сопротивляюсь. Даже не жмурюсь. Опуская взгляд, глубоко затягиваюсь.

— Нажраться бы и поебаться… — дальше кого-то обманываю. Молчу. Выдерживаю паузу, прежде чем выдохнуть вместе с никотином то, что по-настоящему рвет нутро: — Разнесу этот притон. С землей сровняю.

15

Неделю меня игнорировал, чтобы сейчас соваться с этой ерундой?

— Бойко точно без башни! Слышала? Говорят, бойню и пожар у Самира он устроил.

— Да ты чё?

— что-то его этой осенью капитально бомбит…

— Так Ильдарович женился… Кира явно из-за этого колотит. Еще и сестра эта — придурковатая дрючка-заучка. Адский замут!

— Ага… Как они тогда во дворе махались! Представляю, что дома творят!

Судорожно вдыхая, продолжаю путь с гордо поднятой головой. Едва миную компанию, разговоры стихают, а затылок мне начинает неистово жечь. Знаю, что виной тому не взгляды девчонок. Очевидно, и заткнулись они потому, что позади идет Кирилл. Все усилия прилагаю, чтобы не ускоряться и выдерживать первоначальный темп.

Раз, два, три… Еще пару шагов, и поворот.

— Центурион!

Реакция на его голос следует незамедлительно — по телу бегут мурашки, а в груди разрастается жар. Оказывается, мое сердце очень крепкое. Вцепляясь пальцами в края острых канцелярских папок, отчаянно притискиваю их к груди, словно они способны приглушить новую волну испытаний, и оборачиваюсь.