Хочу верить...

Я не понимал, что его так рассердило; наконец по нескольким случайно вырвавшимся у него фразам догадался, в чем дело. Оказывается, Женя боялся, что пребывание бабушки в оккупации, о котором сейчас никто не вспоминает, снова станет широко известно и помешает ей получить комнату. Напрасно пытался я убедить его, что для подобных опасений нет никаких оснований, что они попросту смешны, — он не верил мне. Этот юноша, очевидно, считал себя человеком очень опытным, хитрым и искушенным в житейских делах. Он покачивал головой, многозначительно кивал и иронически усмехался в ответ на все мои доводы. К счастью, пришла бабушка и сразу положила конец нашему спору. Она сказала Жене:

— Пойди-ка, милок, погуляй, а мы поговорим с товарищем журналистом. У него, я вижу, дело серьезное.

Оскорбленно надвинув на глаза козырек модной кепки, Женя удалился. Тетя Дуся ласково взглянула иа меня, повязала фартук и принялась накрывать на стол. Все она делала быстро и успевала развлекать меня разговором. Она рассказала, что Женин отец, ее сын Роман, долгое время находился в плену, потом в лагере перемещенных лиц в Западной Германии, к счастью, сумел вернуться. Женя рано столкнулся с темными сторонами жизни и вырос таким вот колючим… Молод еще. Все поймет, обмякнет.

Лицо у тети Дуси было доброе, в мелких морщинках, голос тихий, седые волосы аккуратно подобраны под белую косынку. Чтобы не обидеть ее, пришлось выпить стакан чаю.

— Хочу я вас спросить про одну женщину, — сказал я, когда со стола было убрано. — Лежала она в вашей больнице в конце сентября тысяча девятьсот сорок второго года. Фамилия ее Зайковская. Людмила Зайковская. Помните такую?

Тетя Дуся подумала несколько минут и неуверенно ответила:

— Знакомая будто фамилия, но точно не скажу… Может, я ее и слышала, однако женщины такой не помню…

— Подумайте, Евдокия Фаддеевна! — взмолился я. — Вспомните. Она красивая была, молодая, лет двадцати шести. Волосы у нее еще были такие светлые, чуть-чуть рыжеватые. Лежала в тюремной палате под охраной надзирателя Майбороды с диагнозом «гнойный аппендицит».

— Вы бы сразу сказали, что в тюремной палате, — ответила тетя Дуся. — В этой палате я никого не знала. Меня туда и близко не подпускали. Надзиратели эти, Майборода и Мартынов, сами за больными смотрели. Строгость была большая. Даже в тот коридор без надобности входить запрещалось.

Ее ответ поверг меня в уныние. Единственный след прерывался. Больше никто, ни один человек на свете не мог ничего рассказать мне о Людмиле Зайковской.

Уже собравшись уходить, я вспомнил про фотокарточку. Достав ее из кармана, я сказал:

— Посмотрите внимательно, Евдокия Фаддеевна. Может, вам приходилось все же видеть эту женщину?

Тетя Дуся надела очки. Я приготовился услышать отрицательный ответ, но Евдокия Фаддеевна молчала. Она очень долго рассматривала фотокарточку. Переспросила:

— Как, вы говорите, фамилия-то ее будет?

— Зайковская.

Тетя Дуся покачала головой:

— Путаете вы что-то…

— Почему путаю?

— Девушку эту я вспоминаю. Не в тюремной палате она лежала вовсе, а на втором этаже, в инфекционном отделении. И фамилия ее не Зайковская, а Наливайко, Галя Наливайко.

— Что вы! — сказал я разочарованно. — Какая там Наливайко!.. Да вы поглядите получше!

Мне стало ясно, что моя миссия провалилась. Старая, так много пережившая женщина не могла, конечно, обладать хорошей памятью. Разве в силах была она запомнить всех людей, с которыми ей приходилось встречаться девятнадцать лет назад? Наивно было даже рассчитывать на это!

— Что же тут смотреть? — сказала тетя Дуся уверенно. — Галя Наливайко! Уж как-нибудь я не забыла. Поди, забудь такую королевну. Привезли ее в середине сентября, числа десятого или пятнадцатого. Положили сперва в изолятор: очень уж она была плоха. Думали, не сегодня-завтра помрет. А после, как стало ей лучше, перевели в общую палату. В октябре выписалась. И почему я ее хорошо запомнила — муж приехал эту Галю встречать. Видный, красивый такой мужчина, ростом под потолок. Всем подарки преподнес: доктору Липатовой цветы — огромнейший букет, а мне — берестяной туесок с липовым медом. До самого нового года я с этим медом чай пила… Закутал муж свою кралю ненаглядную в тулуп, снес на руках в телегу, взял вожжи в руки, гикнул и умчался… Очень интересный был мужчина!

Я слушал тетю Дусю с нетерпением. Какое мне дело было до неизвестной Гали Наливайко?

— Так что ты, милок, не сомневайся, — закончила Евдокия Фаддеевна, возвращая фотокарточку. — Никакая это не Зайковская, точно тебе говорю. Да ты, коли хочешь, проверь. Жила Галя Наливайко где-то возле завода имени Калинина. Она, когда уезжала из больницы, адресок докторше сказала. Номер дома, конечно, я уж не помню, а улица… не то Коммунистическая, не то Клары Цеткин, Сходи к Гале, она тебе сама все расскажет, если только «е уехала из При-бельска.