Хочу верить...

Газета принадлежала этим людям. Для них мы писали, перед ними сейчас отчитывались. Невольно замечания, раздававшиеся в адрес моих товарищей, я «примерял» к себе. Разве не был я грешен в том же самом? Да, и я частенько спешил, «хватал» то, что лежало на поверхности, и упускал главное.

Я думал о своем очерке, пылившемся в столе у Василия Федоровича, и еще раз дал себе слово, что этот очерк не увидит света до тех пор, пока я не выясню, кем на самом деле была Людмила Зайковская. Я обязан довести до конца свои поиски — не перед Машей обязан, а потому, что отвечаю за каждое слово, под которым стоит моя подпись!

После конференции Иван Трофимович сказал мне, что ему звонил утром редактор и попросил его немедленно вернуться в Москву. Встречи с читателями на других предприятиях мне придется провести одному.

— Уверен, что ты справишься, — сказал Антонов.

Я далеко не был убежден в этом, но с бодрым видом ответил, что постараюсь не подвести. Проводив Ивана Трофимовича на вокзал, я вернулся в гостиницу. Я был полон самых радужных надежд. Ведь все шло хорошо!

Утром я купил в киоске «Прибельскую правду», но не увидел объявления. Оно не было опубликовано. «Завтра напечатают, — утешил я себя. — Наверно, не хватило места». Но и назавтра моего объявления в газете не было. Я счел неудобным напоминать о себе Осиной, но когда и в следующем номере ничего не оказалось, я, уже не заботясь о правилах хорошего тона, пошел к Елизавете Васильевне.

В первый раз она приняла меня немедленно, а теперь заставила дожидаться в приемной, хотя в кабинете никого, кроме нее, не было. Это показалось мне дурным предзнаменованием. Наконец секретарша пригласила меня войти.

Осина сидела, склонившись над макетом.

— Слушаю вас. — Она не подняла головы от стола.

— Как насчет объявления? — сердито спросил я, раздосадованный ее сухим тоном. — Я ждал вчера и позавчера. Ведь оно коротенькое — всего двадцать строк! К чему тянуть, когда дорог каждый день?

— Дело не в объеме, — прервала Осина, взглянув на меня укоризненно. — Дело, дорогой Алексей Михайлович, совсем в другом.

— В чем же?

— Печатать мы ваше объявление не будем.

— Почему?

— Есть много причин… Не стоит говорить о них.

— Но как же? Ведь вы сами…

— Обстоятельства переменились.

— Пусть так, — тихо сказал я, собравшись с мыслями. — Мне хорошо известно, что вы можете назвать любую причину, и я не смогу с вами спорить. Но скажите откровенно, что случилось? Даю честное слово, этот разговор останется между нами. Ведь вы газетчик. Вы понимаете, в каком я состоянии!

Осина бросила на меня быстрый взгляд и, поколебавшись, ответила:

— Советую вам побеседовать с товарищем Томилиным.

— С заведующим партархивом?

Елизавета Васильевна озабоченно посмотрела на часы и перевела взгляд на макет, лежавший перед ней на столе.

Попросив извинения, я вышел.

Я был настолько ошеломлен всем этим, что ни одной связной мысли не приходило мне в голову. Обозленный и расстроенный, я добрался до гостиницы. Здесь меня ожидал еще один сюрприз.

— Вас три раза вызывали из Москвы, — сказала дежурная по этажу. — Просили быть в номере, они еще позвонят.

Сняв пальто, я сел на кровать и принялся вспоминать разговор с Осиной. Почти тотчас же раздался звонок.

Я взял трубку и услышал голос ответственного секретаря Василия Федоровича.

— Здравствуйте, Алексей Михайлович. Как у вас дела?

Он обычно называл меня на «ты», и его официальный тон немало меня удивил.

— Дела ничего, нормально, — ответил я. — — Разве Иван Трофимович не рассказал вам? Завтра поеду на химзавод…

— Возвращайтесь немедленно в Москву! — отчеканил Василий Федорович.

— Как? А конференция?

— Ваша командировка аннулирована!

— Что случилось? — закричал я.

— Ты не знаешь, что случилось? — Голос секретаря был зловещим. — Хорошо, так и быть, я тебе объясню. На имя редактора пришло письмо от родственников казненных подпольщиков из Прибельска. Они пишут, что возмущены твоими попытками реабилитировать предательницу Зайковскую, и не могут понять, с какой целью это делается. Они пишут, что подобная деятельность московского журналиста оскорбляет память их погибших отцов, мужей, братьев… Мы тебя предупреждали, что нужно быть предельно объективным, а ты перестал искать правду и принялся выуживать только такие факты, которые нужны для оправдания Зайковской.

— Да, это верно, — ответил я. — Я убежден, что она не виновата, и хочу это доказать. А фактов, говорящих против нее, и так больше чем достаточно. Я должен быть объективным? Что ж, по-вашему, я не объективен? Значит, я заинтересованное лицо?

— Выходит, что так. Такое, братец ты мой, складывается впечатление!

— Ну, и очень хорошо. Да, я заинтересован в том, чтобы она оказалась честной. По-моему, мы все должны быть в этом заинтересованы! Что в этом плохого?

— Тебя ее переспоришь! — строго сказал Василий Федорович. — И я «е намерен с тобой спорить. Сегодня же выезжай в Москву! Здесь поговорим.

— Вернуться не могу, — ответил я.

— То есть как не можешь? Бочаров в Австрии с делегацией, я замещаю редактора, и то, что я тебе сказал, — это приказ. Уясняешь?