Ход конем

— Да... Это — «талисман счастья» Клопа, так, по крайней мере, он сам его называл... Клоп говорил, что если этот брелок при нем — всегда будет удача...

— А вы не обознались? Именно этот брелок — в виде кукиша?

Он обиженно надул щеки:

— Что я... без памяти? Или глаза не туда смотрят? Еще раз повторяю: эта вещица принадлежит Севе, то бишь Клопу!

Карелина спрятала не спеша брелок в пакет и опустила в ящик письменного стола.

«Итак, круг замкнулся. Разбойничье нападение на пенсионера Нечипоренко и супругов Русиных, убийство профессора Лукьянова — все это дело рук одной и той же банды...»

— Место и время встречи с Валетом и Клопом оговорено?

— Четвертого января в 20-00 я должен быть в подземном вестибюле метро «Университет». Валет сам ко мне подойдет, и мы поедем к Туру...

— Цель поездки?

— Не знаю... Честное слово, не знаю, гражданин следователь!

Карелина поправила галстук, откинулась на спинку стула.

— Куда вы дели шапку Валевской?

— Валет забрал ее у меня. Сказал, что должен показать ее Ивану...

— Кому?

— Ивану.

«На блатном жаргоне «Иван» — это главарь шайки, — отметила про себя Карелина. — Но почему Валет не сказал так: «должен показать ее Барону»? Иван и Барон — это один и тот же человек? Загадка...»

— Итак, Михеев, вы у них уже свой, да? Клоп ведь так и заявил: «Теперь ты наш! Замаранный!»

Он подавил вздох, опустил глаза.

— Выходит, так... гражданин следователь.

— И все же: как это могло случиться, Юрий? Я ходила в школу, где вы учились, в ПТУ... Четвертый класс вы закончили с похвальной грамотой. В пятом и шестом учились без троек. Да и восьмой неплохо закончили — одна тройка по украинской литературе. Хорошие характеристики!.. Более того, и в ПТУ вас хвалят. Ваш макет «Лунохода» до сих пор стоит в актовом зале училища! Ведь вы же — толковый, умный парень!

— Был таким, гражданин следователь...

Карелина осуждающе покачала головой:

— Эх вы, сила есть — ума не надо. Страшная это философия, Михеев! Кощунственная, античеловечная! Куда же дальше, Юрий?

У него судорожно задергались губы, он глухо выдавил:

— Кто же... кто же будет хоронить... мою мать? У нас весь никого нет... все родственники умерли... никого нет...

— Почему это нет? — повела плечом Ольга. — А сослуживцы вашей матери, ее товарищи по работе? Она двадцать с лишним лет проработала санитаркой в больнице! Имеет двенадцать благодарностей от руководства, награждена орденом «Знак Почета»! Дай бог, Юрий, вам работать так, как работала ваша мама... — Карелина выключила магнитофон и добавила: — А ведь вы тоже должны присутствовать при погребении...

Наступила долгая пауза. Было слышно, как в соседней комнате монотонно частила пишущая машинка, за окном позванивали трамваи.

Михеев поднял на Ольгу глаза, ломким голосом проскрипел:

— Вы что же... отпустите меня на кладбище?

— Отпустим.

— А если я... того... сбегу?

— Не советую, — спокойно парировала Карелина. — Во-первых, там будут наши люди. Во-вторых, куда вы убежите. Михеев? Можно убежать от милиции, тюрьмы, можно убежать, наконец, от своих дружков, но от себя, от своей совести — никогда. Рано или поздно, а жизнь все равно заставит вас произвести переоценку ценностей. Вы и так уже слишком дорого заплатили за свои ошибки!

Он нервно заерзал на табуретке, по вискам его струился пот.

— Извините, я не то говорю... Совсем не то говорю... Бежать, конечно, глупо. Очень глупо!.. Я хочу быть на кладбище... во время похорон...

— Как вы считаете, дружков ваших там не будет? Валета, например, или Клопа?

Михеев дернул подбородком.

— Думаю, что нет.

— А вдруг?

— Они ведь ничего не знают, гражданин следователь.

Карелина покачала головой.

— Недооценивать нельзя. Давайте договоримся так: никакой самодеятельности на кладбище! Если увидите кого-то из банды, в разговор не вступайте. Это будет выглядеть вполне естественно — у вас горе, умерла мать. Поздоровайтесь только кивком головы — и все. Остальное предоставьте нам.

— Хорошо. Я понял.

Вернувшись после похорон матери в камеру предварительного заключения, Михеев, не раздеваясь, плюхнулся на жесткую кровать. В ушах тяжким звоном разливались тоскливо-тревожные звуки похоронного марша Шопена, перед глазами все время стоял обитый черным крепом гроб, беловато-желтое, безжизненное лицо матери, ее натруженные, морщинистые руки, лежащие на груди. И мокрые снежинки на заострившемся носу, желтые трубы оркестра, венки... Выступил главврач, потом — сослуживцы. Все они говорили много хороших слов о его матери, о ее отзывчивости, доброте, самоотверженной работе в больнице. Его мать любили, призывали брать пример с ее добросовестного отношения к долгу... Ему было не по себе там, на кладбище. Впервые за последние годы он почувствовал стыд. Его мать хвалили, гордились даже ею — именно так и сказал главврач! — а что же он, Юрий? Присутствующим на похоронах невдомек было, что стоящий у гроба сын покойной находится в тюрьме, против него возбуждено уголовное дело, а на кладбище его отпустили лишь на пару часов — по доброте, человечности следователя Ольги Карелиной...