– Они хотят, чтобы мы уделали коммунистов во имя Иисуса. Этот «Всехристианский крестовый поход» оплатил часть моих расходов в СССР два года назад. – Бенни помолчал. – Не собираешься вернуться в Нью-Йорк? – Тон вопроса был подчеркнуто нейтральный.
– Мне нужно еще побыть в Кентукки, – сказала Бет. – Я хожу в спортзал. И записалась на турнир в Калифорнии.
– Ясно, – отозвался Бенни. – Звучит обнадеживающе.
Тем же вечером она сочинила ответ «Всехристианскому крестовому походу», сообщив, что очень заинтересована в их поддержке и хотела бы взять с собой Бенджамина Уоттса в качестве ассистента. Нашла в гостиной бледно-голубую почтовую бумагу со штампом «Миссис Олстон Уитли» вверху. Фамилию приемной матери Бет зачеркнула и написала под ней «Элизабет Хармон». Шагая к почтовому ящику на углу улицы, чтобы бросить конверт, она решила прогуляться в центр города – купить новое постельное белье и новую кухонную скатерть.
Зимний воздух в Сан-Франциско был удивительно прозрачным – Бет нигде еще не видела такого освещения. Силуэты зданий приобретали в нем невероятную четкость линий, а когда она взобралась на Телеграфный холм и посмотрела вниз, у нее перехватило дыхание от открывшегося вида на круто уходившие к подножию в резком фокусе прямые улицы с домами и отелями и незамутненную синеву залива. На углу стояла цветочница, и Бет купила букетик ноготков. Оглянувшись на залив, она заметила молодую пару, тоже поднимавшуюся к вершине и отставшую на квартал. Парень и девушка оба запыхались и остановились передохнуть. Бет обнаружила, что ей самой подъем дался безо всяких усилий, и решила, что надо будет подольше гулять в течение недели, которую она здесь проведет. И хорошо бы подыскать спортзал поблизости.
Когда следующим утром она отправилась вверх по склону холма на турнир, воздух был такой же волшебный, а краски столь же яркие, как накануне, но Бет нервничала. Лифт в большом отеле оказался набит битком; несколько человек принялись с любопытством ее разглядывать, и пришлось с досадой отвернуться в угол. Когда она подошла к залу, у входа в который стоял стол администраторов турнира, сидевший там мужчина мгновенно оторвался от своих бумажек.
– Можно у вас зарегистрироваться? – спросила Бет.
– В этом нет необходимости, мисс Хармон. Проходите.
– За какой доской я играю?
Администратор, удивившись вопросу, поднял бровь:
– За доской номер один.
Доску номер один организаторы установили в отдельном помещении. Стол находился на подиуме высотой три фута, а панель, на которой воспроизводились ходы шахматистов для зрителей, была огромная, как экран для домашнего кинопроектора. С двух сторон стола стояли вращающиеся кресла с коричневой кожаной обивкой и хромированными деталями. До начала тура оставалось пять минут, и в комнате уже было тесно от зрителей – Бет пришлось пробираться к своему месту сквозь толпу. Когда ее заметили, разговоры начали стихать, и теперь уже все смотрели только на нее. Едва Бет ступила на лестницу, чтобы подняться на подиум, раздались аплодисменты. Она старалась сохранять невозмутимость, но внутри холодела от страха. В последний раз она играла в шахматы с соперником пять месяцев назад и потерпела поражение.
Сейчас она даже не знала, кто будет ее оппонентом – забыла спросить. Пару минут Бет сидела за столом одна, выбросив из головы все мысли, а потом к подиуму энергично проложил себе путь надменного вида молодой человек и поднялся по ступенькам. У него были длинные черные волосы и широкие обвислые усы. Бет его лицо сразу показалось знакомым, и когда он представился, назвавшись Энди Левиттом, она сразу вспомнила, что читала о нем статью в «Шахматном обозрении». Левитт неуклюже уселся за стол, чопорно выпрямив спину; к нему тотчас подошел арбитр, наклонился и тихо сказал: «Можете запустить ее часы». Левитт с безразличным выражением лица хлопнул по кнопке над своим циферблатом – часы Бет затикали. Она, совладав с волнением, сделала ход ферзевой пешкой и постаралась больше ни на что не смотреть, кроме доски.