Ход слоном

– Не обижайтесь Алик, – Инна, словно утешая, погладила меня по руке, отчего я почувствовал себя еще гаже. – Просто мне кажется, что всегда лучше называть вещи своими именами. Некоторые считают это цинизмом, а я – самой настоящей честностью. К тому же, в мире четких определений и ясных понятий легче и веселее жить.

– Теперь о документах. К тому времени я уже была молодым специалистом и – ну надо же было случиться такому совпадению – мне предложили перейти на работу в «почтовый ящик».

– То есть вы пошли по отцовским стопам? – спросил я, успокоившись.

– Да. Разве я не говорила, что в качестве профессии выбрала геофизику? Папа сумел внушить мне такой интерес к этой науке, что я просто не мыслила себя в качестве кого-нибудь другого. Ну вот, а в «почтовом ящике» мне пришлось заниматься, по сути, папиной темой.

– Направленными землетрясениями? – едва не спросил я, но прикусил язык. Пусть лучше она сама скажет, чем, а уж я составлю для Аркаши жирный отчет. Хотя было у меня подозрение, что все сказанное Инной ему хорошо известно. По крайней мере, сказанное до сих пор.

– То есть секретным оружием? – произнес я вслух.

– Землей, Алик, – очень серьезно и без малейшей тени улыбки ответила Инна. – Нашей с вами планетой Земля, которая, если вы об этом еще не догадываетесь, суть живое, страдающее существо… Но об этом в другой раз, у меня во рту пересохло от столь длительного монолога. И вообще, не прогуляться ли нам в парке?

Мне показалось странным, что моя подопечная так спокойно да еще по собственной инициативе рассказала мне о документах, за которыми идет такая серьезная охота. Мне, приставленному к ней шпиону! И когда я, видимо, находясь под впечатлением от ее слов о том, что лучше всего называть вещи своими именами, сказал ей об этом, Инна только рассмеялась.

– А нет больше никаких документов! Уничтожены. Говоря, что они есть, я имела в виду, что существуют они исключительно в моей голове. Все, что представляет интерес и может быть использовано, скажем так, в практических целях, я запомнила. Память у меня, дорогой Алик, практически феноменальная – вот в ней все бумаги и хранятся. При этом извлечь из нее что-то помимо моей воли практически невозможно. Я женщина немолодая, к тому же у меня больное сердце. Поэтому применение в отношении меня психотропных средств или пыток исключено. Настоятельно прошу отразить эту мысль в вашем отчете.

Я смущенно пробормотал что-то вроде «что вы, какой отчет…», но в тот же вечер исправно изложил на бумаге содержание нашего разговора, а утром следующего дня передал свой донос Тимуру.

Так проходили недели и месяцы. Днем мы гуляли, смотрели телевизор, болтали о самых разных вещах, а по вечерам я добросовестно строчил совершенно бесполезные, как я догадывался, отчеты. Каждую субботу после обеда Тимур увозил меня в Москву, а в понедельник утром привозил обратно. Он же раз в месяц выдавал мне конверт с деньгами, за которые я нигде не расписывался.

Деньги я почти не тратил. В пансионате меня кормили вместе с Инной, а в Москве практически единственной статьей расходов были воскресные посещения ресторанов. Поэтому я открыл счет в банке и каждый месяц аккуратно вносил на него большую часть своей зарплаты.

В принципе, такая жизнь меня более чем устраивала. Работа не пыльная, деньги платят хорошие, подопечная – чудо, с такой и бесплатно приятно было бы общаться, а уж за две-то тысячи долларов! Вот только все чаще беспокоил нехороший вопрос: а надолго ли все это? Какая польза загадочной аркашиной фирме от моих пустых отчетов? Инна прекрасно знает, для чего я к ней приставлен, а если бы даже и не знала, то все равно ничего бы мне не рассказала. Молчание в ее положение – самая надежная гарантия того, что ее не найдут в каком-нибудь подмосковном водоеме или на шоссе, перееханную трактором.

И что же из этого следует? Не поймут ли в один прекрасный день мои работодатели, что толку от меня как от козла молока и не выгонят, как не справившегося? Или, что гораздо хуже, утопят в водоеме или опять же переедут трактором?

Но при этом они не могут не знать, что Инна вовсе не идиотка и не станет выбалтывать приставленному к ней соглядатаю секреты, от которых зависит ее жизнь? Тогда какой смысл держать при ней меня?

От всех этих вопросов моя бедная голова буквально пухла, и мало-помалу я все больше убеждался, что хорошие и даже относительно хорошие деньги просто так нигде и никому не платят. Это точно, что тяжелые мысли накладывают отпечаток на внешний вид. Сначала я сам почувствовал, что практически перестал немотивированно улыбаться, что раньше со мной частенько случалось. А потом, в один из приездов в Москву, ко мне подошел один из дворовых алкашей и участливо спросил:

– Что, Алик, проблемы? А ты плюнь на все! Может, возьмем красненького, посидим, поговорим, а?

Ни хрена себе, подумал я, если даже им заметно, что у меня мозги набекрень, то что же они со мной сделали, эти сволочи? Зачем-то я им нужен. Но зачем? И почему именно я?