Ходи прямо, хлопец

Владимир Монастырев Ходи прямо, хлопец

Диспетчер Баранова

— Нам бы адвоката Петрова Андрея Аверьяновича…

У двери в нерешительности стояли трое мужчин: чуть впереди — маленький, с невыразительным личиком, за ним — рослые, плечистые; один — в спортивной фуражечке, с лаковым козырьком, другой — с непокрытой головой, светловолосый, с выгоревшими бровями.

— Я Петров, берите стулья, садитесь, — пригласил Андрей Аверьянович.

Посетители забрали стулья от соседних столов и сели в ряд против Петрова, одинаково сложив руки на коленях. Руки были сильные, мозолистые, с толстыми поломанными ногтями, с неистребимыми следами машинного масла.

— Давай. — Двое одновременно подтолкнули маленького.

Тот вздохнул, откашлялся в кулак.

— Вот какое у нас дело — с просьбой мы пришли… Шоферы мы, с автопарка. — Он назвал приморский город, где находился автопарк. — Пришли просить, чтобы вы взяли дело Барановой Клавдии.

— Судить ее будут, — вставил светловолосый.

— Стреляла она в одного типа, — добавил владелец спортивной фуражки. Он только что снял ее, обнажив круглую, с широкой лысиной голову.

— Не насмерть, — поспешно вставил маленький, — но повредила. Говорят, срок дадут на всю катушку.

— Мы от всех шоферов нашего автопарка пришли просить, — сказал светловолосый. — Там какая плата потребуется, мы все заплатим, даже аванс, если нужно…

— А почему шоферы так хлопочут об этой Барановой? — спросил Андрей Аверьянович.

— Человек хороший, — ответил светловолосый.

Маленький счел нужным подтвердить.

— Точно, хороший человек. Разобраться надо, по справедливости. Если уж она стреляла — значит, довели. Мы так считаем…

Андрею Аверьяновичу понравились шоферы, он любил приморский город, в котором они работали, и дело представилось не ординарным. Он оформил поручение и на другой день не без удовольствия оставил тесную контору с желтыми столами.

Перед Андреем Аверьяновичем сидела женщина лет сорока, с крупным лицом, которое с первого взгляда показалось грубым и угрюмым. Но по мере того как Андрей Аверьянович привыкал к этому лицу, первое впечатление стиралось. И уже не казалась Клавдия Баранова угрюмой, скорее была она печальной.

В свидетельских показаниях встречалось слово — «озлобленная», но не улавливал Андрей Аверьянович злых поток в ее речи, и глаза были не злые. Прошли перед следователем и другие свидетели, утверждавшие, что Баранова добра, отзывчива. Андрей Аверьянович скорее согласился бы с этой характеристикой, если б пришлось ему выбирать, чью принимать сторону. Но он пришел сюда не затем, чтобы с кем-то согласиться или не согласиться, а для того, чтобы узнать жизнь женщины, которая сидела перед ним в этой пустой, унылой комнате с зарешеченными окнами.

Андрей Аверьянович знал о ней уже немало: он не только изучил протоколы допросов и документы, находившиеся в деле, но и побывал за перевалом, на стройке, где Баранова работала диспетчером. И теперь, когда Клавдий рассказывала о тех или иных событиях, он не просто фиксировал факты, но и представлял себе картину происходящего.

…Шофер Карасиков сидел в кабине самосвала, приоткрыв дверцу, свесив ногу в резиновом сапоге. На Клавдию не смотрел.

— Не поеду, — твердил он. — Не поеду — и все.

— Ну как же ты не поедешь? — урезонивала его Клавдия. — Тебя же сюда работать прислали, а не баклуши бить.

— Под грунт не поеду. Сказал — и точка.

— А сейчас надо именно под грунт. Все машины заняты, а твоя свободна, кого же еще…

— Ты диспетчер, ты и думай — кого, а от меня отскочь. — И уже совсем издевательским тоном добавил: — Я сегодня машину помыл, поняла?

Клавдия повернулась и, не разбирая тропки, по развороченному чернозему пошла к приземистому бараку.

В барак не вошла — вбежала. Не спросясь у секретарши, рванула обитую клеенкой дверь с табличкой: «Начальник строительно-монтажного управления».

Кирилл Андреевич Буртовой сидел за письменным столом, склонив лобастую голову к левому плечу, и писал. Клавдия тихо прикрыла за собой дверь и остановилась у порога. Начальник быстро, исподлобья взглянул на нее и, не отрываясь от дела, спросил:

— Что у тебя?

— Не слушаются… Не выполняют моих распоряжений, — начала Клавдия.

— Кто не выполняет? — Буртовой воткнул авторучку в подставку и поднял голову.

— Шоферы. Направляю Карасикова под грунт, а он не едет. Не хочет.

Буртовой посмотрел в окно. За мутными стеклами виднелся лесистый склон, зимний, голый.

— Вот что, — вздохнув, сказал Буртовой, — если ты думаешь, что я за тебя шоферов буду уговаривать, ошибаешься. Не можешь — иди пыль с пряников сдувать. А тут надо авторитет иметь.

Клавдия больно закусила губу, чтобы не разреветься: уж очень обидно он все это сказал. Спиной она открыла дверь и услышала на прощание:

— Авторитет сам не придет к тебе, за него драться надо.

Секретарша осуждающе посмотрела Клавдии вслед: бешеная, туда — нахалом, оттуда — как угорелая.

А Клавдия, опять не разбирая дороги, меся кирзами густую грязь, бежала обратно к машине, в которой Карасиков, развалясь на сиденье, сосал сигаретку.