Ходи прямо, хлопец

Надев халатик и домашние туфли, Клавдия будто сбросила тяжесть минувшего дня. Не пришло еще внутреннее спокойствие, но уже заглохла досада. Клавдия любила свою комнату — собственный уголок, отгороженный от мира четырьмя чисто выбеленными стенами, убежище — ото всяких обид, от горьких воспоминаний. Ей пришлось долго жить в бараках, спать на нарах, а то и на голой земле месяцами не выдавалось случая побыть одной. Тут она могла побыть одна. Нехитрый гардероб ее умещается на вешалке, прибитой к двери, а чемодан занят свежим постельным бельем.

В дверь негромко постучали.

Клавдия помедлила: не хотелось ей принимать гостя. Стук повторился. Вздохнув, она сказала:

— Войдите.

Дверь приоткрылась настолько, чтобы пропустить плотного человека в ратиновом коричневом пальто и зеленой шляпе с авоськой в руке. Человек вдвинулся в комнату боком, прикрыл дверь, снял шляпу и наклонил голову с реденькими рыжими волосами на темени.

— Здравствуйте, Клавдия Максимовна.

— Здравствуйте, Никифор Кузьмич.

— Заработались вы сегодня, Клавдия Максимовна. Я давненько по улице марширую, окошко ваше караулю, света все нет и нет.

— Раздевайтесь, — оказала Клавдия, — сейчас поставлю чайник.

— Спасибо, от чаю не откажусь.

И Никифор Кузьмич стал снимать пальто. Клавдия ушла на кухню с чайником, а он аккуратно повесил пальто на гвоздик, вбитый в дверной косяк, пристроил в уголок авоську, в которой содержалось что-то громоздкое, завернутое в газету. Затем он достал из кармашка куцего пиджака расческу и прошелся по реденьким волосам ото лба к затылку.

С Никифором Кузьмичом Кашлаевым Клавдия познакомилась недавно — оказала ему услугу: он добивался разрешения распилить кубометр круглого леса, и его, как это иногда случается, гоняли от стола к столу за разрешением. До Клавдии дело дошло к обеденному перерыву, и она вполне могла бы сказать Кашлаеву, чтобы приходил через час. Обычно отставники не просили, а требовали сделать им что-то или выдать. Никифор Кузьмич просил, вежливо и даже вроде бы застенчиво, и Клавдия оформила его ордерок, прихватив пять минут обеденного перерыва. Оформила и забыла — подумаешь, великое дело сделала! А он не забыл. Через два дня, где-то разузнав адресок, явился к ней домой с коробкой зефиру в шоколаде.

Клавдия удивилась и рассердилась.

— Вы что это, взятку мне принесли? — спросила она смущенного визитера, стоявшего у двери с зеленой шляпой в одной руке, с зефиром — в другой.

— Что вы, Клавдия Максимовна, — возразил он, — просто зашел к вам от чистого сердца спасибо сказать за ваше доброе ко мне отношение.

— А это? — Клавдия ткнула пальцем в коробку.

— Ну какая же это взятка? Конфеты — рубль двадцать восемь за коробку, зефир в шоколаде называются, я их очень уважаю.

— А я, может, не уважаю.

— Простите, если не угадал. Скажите, какие вам по вкусу, я принесу.

— Еще чего! — фыркнула Клавдия. — Садитесь уж, если пришли, чаем угощу… с вашим зефиром.

Было в нем что-то наивное, не то чтобы располагающее, но не позволившее выставить сразу.

Чай он пил аккуратно, с ложечки, зефир откусывал маленькими кусочками.

— В наше время люди друг к другу нередко грубость и безразличие проявляют, а вы ко мне — со вниманием, душевно, — говорил Никифор Кузьмич, поглядывая на Клавдию.

— Нашли ангела, — ответила она. — У меня срок был: в колонии строгого режима.

Сказала и впилась глазами в Кашлаева — как отреагирует. Думала — отпрянет, в лице изменится. Но он ее слова принял спокойно, даже ложечка в руке не дрогнула.

— В наше время много встречается людей, которые срок имели, — сказал он, — были безвинно осуждены, а потом, по прошествии культа личности, реабилитированы.

— Я по уголовной статье сидела, — сказала Клавдия. — Культ здесь ни при чем.

И на этот раз он не проявил беспокойства, только пожал плечами, словно бы хотел сказать: «Я, мол, в ваше прошлое не вникаю».

Попив чаю, Кашлаев вежливо распрощался и ушел. Через два дня пришел опять, хотя Клавдия его и не приглашала. На этот раз в руках у него был кулечек с пирожными. И опять пили чай, и Никифор Кузьмич не торопясь рассказывал о себе. Клавдия узнала, что во время войны был он заместителем командира полка по тылу, имел ранение. Потом его назначили начальником квартирно-эксплуатационной части, где он служил до конца войны и после войны и откуда ушел в отставку в чине полковника.

Поколесив несколько лет по стране, Кашлаев осел у моря, выхлопотал участок, поставил времянку и «стягивался», как он выразился, на дом.

— Почему же вы здесь решили обосноваться? — спросила Клавдия. — Город не курортный, отставники в других селятся, поюжнее.

— То и хорошо, что город не курортный, — ответил Никифор Кузьмич. — Я суеты, праздности не уважаю. Я лично, например, без дела не могу сидеть и как другие бездельничают — видеть не могу.