Ходи прямо, хлопец

Клавдия слушала Никифора Кузьмича, приглядывалась к нему. То ли в ней любопытство проснулось, то ли очень уж вокруг все было пусто, а только не прогоняла она Кашлаева, разрешила ему приходить иногда. Он бы готов каждый вечер являться, но Клавдия ограничила его, сказав как-то с усмешкой: «Часто не ходите, а то соседи незнамо что подумают». На соседей-то ей было наплевать, но Никифор Кузьмич иронии не уловил и, приняв слова ее за чистую монету, ограничил визиты свои двумя в неделю — по средам и субботам. Он уже немало рассказал о себе: Клавдия ничего не рассказывала о своем прошлом. Он даже не знал, за что она отбывала срок в колонии строгого режима. Если б стал расспрашивать, Клавдия скорее всего нагрубила бы и выставила, но он не расспрашивал. Иногда она сама удивлялась — что ей в нем? Случись встретиться хотя бы год назад, летел бы этот Кашлаев от нее пулей, а сейчас вот распивает она с ним чай, слушает, поддерживает беседу…

Пока возилась Клавдия на кухне, Никифор Кузьмич извлек из авоськи сверток, распеленал его, и появился на свет аккуратный ящичек с застекленной матовым стеклом дверкой, с резным наличником и петельками, чтобы можно было повесить его на гвоздики.

— Что это? — удивилась, входя с чайником, Клавдия.

— Шкафчик вам сделал, — ответил Никифор Кузьмич.

— Зачем он мне?

— Пригодится. Лекарства в нем держать, всякие там баночки-скляночки. Он с полочками. — Кашлаев распахнул дверцу и показал полочки. — И место ему есть, вот здесь. — И приложил ящичек к стене.

Клавдия подумала, что место шкафчика и в самом деле удобное и выглядит он не так уж плохо — с резным наличником, блестит, как отполированный.

— Это вы что же, сами делали? — спросила она, чтобы оттянуть время и решить — брать этот шкафчик или не брать.

— Собственноручно, — не без гордости сказал Никифор Кузьмич, — специально для вас.

— Что ж, спасибо, — решилась Клавдия. — Только у меня ни молотка, ни гвоздей нет, чтобы его повесить.

— Это предусмотрено.

Никифор Кузьмич достал из кармана пальто аккуратный молоточек и бумажку с гвоздями. Ловко забил в стену два гвоздя и повесил шкафчик. Полюбовался делом рук своих и спрятал молоток и гвозди на прежнее место.

Тем временем Клавдия достала баночку с вареньем, разлила чай, и они сели за крохотный столик.

— Нравится мне у вас, Клавдия Максимовна, — прихлебывая чай с ложечки, говорил Никифор Кузьмич, — чистота, уют. Наш брат, мужчины, как бы ни старались, так не могут. Я лично свою времянку в полном порядке содержу, а все не то. Все как-то не то без женских рук.

Навещать Кашлаева на его участке Клавдия не собиралась, разговор на эту тему не поддерживала и, как только он выпил свой чай, выпроводила его. Устала она сегодня — и от Карасикова, и от Кашлаева, и ото всего на свете.

На первых порах рассказывала Клавдия трудно, с длинными паузами, словно подолгу вглядывалась в прошлое. Но потом, когда попривыкла к Андрею Аверьяновичу, скованность прошла. Слушать он умел заинтересованно и сочувственно, и появилась у Клавдии интонация доверительная.

…В тресте Клавдия редко оставалась на собрания, разве уж очень уговаривали. Здесь сама осталась, несмотря на то что повестка дня ничего особенного не обещала. Итоги и задачи — обычная повестка дня. Но доклад делал начальник управления Буртовой, и Клавдия решила, что нельзя обижать своим отсутствием хорошего человека.

Собирались в красном уголке — длинной комнате с длинными, покрытыми пыльным кумачом столами. Столы вынесли, оставив один — для президиума. Заставили комнату стульями и скамьями. Народу пришло много, даже в коридоре толпились, у открытой двери.

Клавдия забилась в дальний угол, смотрела, слушала. Ей нравилось, как говорил Буртовой. Доклад у него, видимо, был написан — стопка отпечатанных на машинке листков лежала перед ним на столе, — но он не заглядывал в них, только изредка, когда нужно было привести цифры, ворошил стопку, выбирал листок и читал с него. Клавдия уже достаточно освоилась в этом строительном управлении, чтобы понимать — дело говорит докладчик или ходит вокруг да около. Буртовой говорил дело, слушать его было интересно. А когда он упомянул фамилии Тертышного и Белоглазова, Клавдия даже дыхание затаила, чтобы не пропустить ни одного слова.

Белоглазов пришел на эту стройку немногим раньше Клавдии. Угрюмоватый, настороженный парень лет двадцати восьми, может, и постарше — возраст его определить по внешнему виду было не просто: лицо молодое, а в шевелюре седые волосы. Сидел в колонии — за воровство. Возвращаться к прежней жизни не хотел. Клавдия верила — этот не врет, будет работать: у нее глаз наметанный.