Ходи прямо, хлопец

Майор Метнев сидел на топчане. Клавдия по-уставному доложила о прибытии. Майор встал, слушая ее доклад. Потом скомандовал:

— Вольно, — и кивнул на табурет. — Садись.

Клавдия села.

— Будем ужинать, — сказал майор и достал флягу. — Выпьешь?

Клавдия отказалась. Он налил себе полстакана, подержал в руке и поставил.

— Соскучился я без тебя, старший сержант Клава, — сказал майор. — Как ты на это смотришь?

Клавдия пожала плечами, не зная, что ответить.

— Ночевать останешься? — спросил майор.

Клавдия не поднимала глаз от тарелки. Эти дни она все время думала о нем. Днем и ночью. Шла к нему — сердце замирало от каких-то радостных предчувствий. Но вот так прямо сказать «да» у нее язык не поворачивался. И он, наверное, понял ее состояние.

— Не то спросил я, — сказал майор. — Ты обо мне думала?

— Думала, — тотчас ответила Клавдия.

— И я о тебе думал. Скучал без тебя. Потому и позвал. Ты, конечно, не могла не прийти, раз комбат вызывает, но уйти можешь по своей воле.

Клавдия подняла голову, и глаза их встретились.

— Значит, остаешься? — спросил майор, и в голосе у него была мальчишеская радость.

Клавдия кивнула — остаюсь.

Он немного отлил в ее стакан из своего.

— Давай выпьем за нас с тобой.

…А потом началось большое наступление с плацдарма за Вислой, и они виделись редко. Лихая была пора — бои, бои, редкие передышки; много раненых, много могил в стылой земле; короткий салют из автоматов — треск, будто рвут крепкое полотно, и остается темный холмик, пирамидка с красной звездочкой, — и опять вперед на запад. Горечь потерь и восторг от этого непрерывного «вперед и вперед» смешались, и осталось в памяти ощущение, как от полета во сне — и жутко, и хорошо.

За Одером полк вывели на пару дней во второй эшелон. Батальон стоял на окраине города в аристократическом квартале: особняки с аккуратными садиками, с теннисными кортами. В особняках — ни души, все бежали с немецкой армией.

Майор Метнев занимал двухэтажный дом с отбитым углом: снаряд вырвал половину комнаты, с улицы видны были картины на уцелевшей стене, в углу стояли тахта, столик, на столике — журналы. Как макет в разрезе.

Майор входил в дом через пробоину. Клавдии нравилось пройти через сад и открыть дверь в прихожую, постоять в огромном холле, покрутиться перед зеркалом, занимавшем целую стену. В зеркале отражалась поджарая девчонка в пилотке на пышных волосах. Щеки у девчонки, ввалились, большие глаза запали — спать приходилось мало, ела на бегу.

Тут у Клавдии с майором случилась первая размолвка.

Жили они в большой комнате, обставленной посудными шкафами с наборами фужеров, рюмок, чашек, Дверцы шкафов были покрыты черным стеклом, у стола — глубокие кресла, вдоль стен — диваны. Спали на этих диванах, покрыв их простынями тончайшего голландского полотна.

Над диваном висело несколько пейзажей в золоченых рамах и большая, отлично выполненная фотография — поясной портрет обнаженной женщины: стояла она так, что видна была ее спина, прямая, стройная, плечо с плавным изгибом груди и красивая голова на высокой шее.

Расторопный сержант Коля сообщил, что это портрет первой жены хозяина дома. А хозяин — крупный ювелир и золотых дел мастер, и у него есть вторая жена, с которой он, не дожидаясь прихода советских войск, бежал на запад.

— Откуда ты все это знаешь? — спросила Клавдия.

Сержант Коля объяснил: прислуга в этих домах была из окрестных чешских деревень. Сейчас они возвращаются с тележками и вывозят утварь, мебель и вообще все, что можно из брошенных домов вывезти. Просили разрешения у пана майора пошарить и в этом доме.

— Когда мы уйдем, — сказал комбат. — Пусть потерпят. — Внимательно посмотрел на фотографию и высказался: — Хороша. Я бы такую не бросил.

— Почему вы думаете, что он ее бросил, — возразила Клавдия, — может быть, она его?

— Что она, дура, из такого дома уходить? — Комбат посмотрел на сержанта Колю и приказал: — Ступай за обедом.

Клавдии нравилась эта женщина с фотографии, и ей хотелось, чтобы она была гордая и самостоятельная.

— Разве в доме счастье? — вздохнула она. — Разлюбила, вот и ушла.

— Значит, стерва, если разлюбила, — категорически заявил майор.

И Клавдия уловила в тоне его нотки раздражения, странные для всегда спокойного и ровного Метнева.

— Почему же — стерва? — не сдалась Клавдия. — Сердцу не прикажешь.

— Сердце! — Он усмехнулся. — Бабы — народ бессердечный, они во всем выгоду ищут.

— Это вы зря. — Клавдия нахмурилась.

— Ничего не зря, знаю, что говорю. — Он был явно на в духе. — И чего ты мне все выкаешь? Сколько просил — говори мне «ты», называй по имени.

— Но тут был сержант…

— Будто он не знает, какие у нас отношения. Все знают, так зачем шило в мешке прятать.

— Я не о себе беспокоюсь…

— Обо мне? Ну, спасибо, добрая душа. До чего же все мы любим туману напускать, любовь к ближнему проявлять. А ее нет ни у кого, любви к ближнему, одна видимость. Каждый только о себе думает, о себе печется.

— Так уж и все?

— Все, все… И ты, и я, все мы раньше всего о своей шкуре заботимся…

— Перестань! — крикнула Клавдия. — Неправда это, неправда!