Два выживших волка двинулись в лес. Я ломая кусты, одного догнал и перекусил пополам, другого не стал догонять, потому что Лу… Лу погиб.
Часть меня погибла, самая человечная. Как мне теперь без поддержки его и тепла? Он же настоящий товарищ был. Видел то, что я не замечал, на деталях взгляд концентрировал. Хвост мой берёг.
Я, шатаясь, вернулся на поле боя и рухнул на колени перед мёртвым телом собрата. Глаза его серые смотрели в небо, на губах улыбка замерла, а лицо, как мел, белое. Красивый был парень. Что полез? Мы бы его прикрыли.
– Лу, – простонал я, протягивая к нему руки, – что ж ты, под удар встал.
– Гоша, нам серьёзно поговорить надо.
Перед глазами Лихо протёр свои брендовые туфли влажной салфеточкой, и стали они, как с витрины. Я обернулся. Герыч тоже одетый стоял. Руки в карманах, закусил зубочистку. В кафе, видать, украл.
– Никакого Лу не существует, – строго сказал Нил Ильич.
– Да, пошёл ты, – я вернулся к трупу друга, а обнимал корягу, на которой застряло порванное лёгкое самки.
– Это помешательство, – заключил Лихо. – Шизофрения. Ты выдумал двух друзей. Лу погиб, потому что должна появиться Луиза. Это место уже занято. А теперь о втором твоём друге. Где он стоит?
Я резко обернулся. Схватился за голову, пытаясь прийти в себя. Герыч продолжал сверлить меня чёрными глазами, немного щурился в лучах заходящего солнца.
– Как он выглядит? – спросил Нил Ильич.
– Он похож на моего отца, – тихо прошептал я, вставая с колен.
Герыч действительно стал старше выглядеть, заматерел и даже одежда на нём сменилась. В таких потёртых джинсах и приталенной рубахе я помнил отца, когда был совсем маленьким.
– Я видел тебя в бою. Ты Высший, Гоша, – продолжал говорить Нил Ильич. – Высшим волк становится, когда ему исполняется сто лет. Появляется голос твоего волка. Голос, Георгий! Мы не видим своих волков, мы в них оборачиваемся. Что-то пошло не так. Ты слишком рано стал Высшим. Спроси его имя и обуздай.
– Как тебя зовут? – мой голос стал совсем тихим. Я почему-то струхнул, не решаясь подойти к ведению ближе.
Герыч усмехнулся, как усмехался отец. Он сунул руки в карманы и выплюнул в сторону зубочистку. Оскалился и ответил:
– Дрёма.
5
Физические ощущения пропали. Я не чувствовал запахов, и то что полз по лесу, натыкаясь на коряги и ветки, никак не отражалось на болевых рецепторах. Кажется, я даже лицо себе исцарапал, а толку никакого.
Когда вступаешь в битву, дерёшься, от боли большой толк. Звереешь, самоотверженно рвёшься защищаться. Ярость порождает энергию, и ты готов идти до конца. Кровь бурлит, адреналин хлещет, отрезвляя и придавая сил. Ты сосредотачиваешься, мышцы стальные находятся в напряжении и ясна цель – убить врага или сокрушить его и обезвредить.
Физическая битва изнуряет, но даёт удовлетворение, и ты это знаешь, поэтому бьёшься с какой-то целью. Скорей всего, тебе надо выйти победителем или спастись.
А вот когда ты борешься с тем, что засело внутри тебя, борьба приобретает другие оттенки. Цель конечная смазывается, и ты начинаешь оправдывать свою слабость. Легче уступить внутреннему зверю, пойти у него на поводу и сдаться. Пытаешься дать себе второй и третий шанс, потом… «Я смогу побороть себя потом, а сейчас я уступлю». Это может даже сработать, если ты алкоголик или заядлый курильщик. Но только не оборотень. Если сразу не побороть в себе зверя, он вырвется на свободу, и тогда только смерть способна остановить его.
Я теперь, сука, как самурай, цели нет, но есть путь.
Мне хотелось жить. Я уже не помнил для чего. Адская тварь, засевшая внутри меня, загородила реальность и осталась со мной наедине. Вначале я не слышал голоса Дрёмы. Битва шла в тишине. Он мотал мою голову, кружил и отравлял светлые мысли мрачной тоской. Въедливое чувство безысходности. Нет выхода, только как дать ему волю. Мне бы побежать, мне бы в ледяной ручей с головой, но он держал крепко, не отпускал.
Острыми когтями он скребся по сердцу, выуживая самые мерзкие мои чувства. Первое – жажда мести. О, нет! Не убийца моего отца должен был быть убит от моих рук, а родной брат.