Ходынка

Вдруг толпа снова поднялась — но это было уже за спиной Фили. Его понесло прямо к углу с насаженными на него кровавыми лохмотьями, и Филя, уже в сотый раз прочитавший „Отче наш“, закрыл глаза и приготовился. Вдруг он почувствовал, что летит. Он открыл глаза и ударился о землю. Филя поднял голову и увидел, что лежит саженях в десяти от прохода. Тут же его схватили за ноги и потащили прочь. Филя успел разглядеть солдата с каменным лицом, который молча тащил его за ноги. Он доволок его до решетчатой стены буфета, от которой несколько человек отрывали доски и рейки, чтобы забраться внутрь, за оранжевыми узелками, и тут бросил. Филя попробовал приподняться, но лишился чувств.

Очнулся он от того, что ему в рот лили холодное пиво. Филя приподнялся. С груди его на землю посыпались медные монеты.

— Это тебе, паря, народ на похороны собрал — объяснил мужик, сидевший над ним.

Мужик перестал лить пиво Филе на лицо и сам приложился к новенькой кружке. Допив до дна, он вытряхнул последние капли в ладонь, растер их по лицу и добавил:

— А насчет билетов лотерейных, видать, сбрехали.

Неподалеку дрались два парня — один с непокрытой головой, другой в шапке с павлиньим пером. У обоих уже в кровь были разбиты лица. Парни отнимали друг у друга новые красные шаровары. Наконец, каждый вцепился в свою штанину, шаровары затрещали и парни разлетелись в разные стороны — каждый со своей добычей. Щеголь, ослепленный съехавшей на глаза шапкой, с разбега врезался в стену буфета и по ней сполз на землю. Простоволосый вырвал из рук бесчувственного противника вторую штанину и, перепрыгивая через разложенные на гулянье тела, убежал.

Истошно, как от щекотки, вопили снятые с мачт призовые гармоники — их тоже делили.

* * *

Раздача гостинцев закончилась в течение каких-то двадцати минут. Заветные узелки не получила и третья часть гостей. Проклиная всё и вся, люди бросились к пивным сараям и, не обращая внимания на полицию, все утро просидевшую там, внутри, принялись выкатывать бочки и разбивать их чем попало. Кого-то мучило похмелье, кому-то страстно хотелось выпить пива, именно пива! Большинство же людей умирало от жажды. Пиво выпили так же быстро, как разобрали узелки, и те, кто кружек так и не получили, черпали пиво ладонями, шапками, сапогами, а иные опускали в пиво головы и пили так. Там, где разбивали бочки, остались целые лужи пива, и самые обделенные ложились на землю у краев луж и пили из луж.

Покончив с пивом, разбрелось по гулянью. Вскоре во всех театрах начались представления. Гремела музыка, потешные деды забавляли народ, люди бегали взапуски и катались на каруселях. Канатоходцы исполняли обещанные номера, в театре Дурова животные передразнивали повадки, манеры и навыки людей.

Тела раздавленных в толпе убирали до позднего вечера — сначала на Скаковой круг, а оттуда сразу на Ваганьковское кладбище. В два часа пополудни, когда на поле для приема поздравлений от народа приехал государь, эта работа еще продолжалась. Государь поздравления принял, выпил тут же чарку водки и отправился в Петровский дворец, на обед к волостным старшинам.

* * *

Вдалеке надрывались оркестры. Время от времени слышалось хоровое „Сла-авься! Сла-авься!“ Порой доносились раскаты простодушного смеха. Но в общем, здесь было тихо. Только стрекотали кузнечики, а жаворонка, верещавшего наверху, было слышно лучше, чем звуки так и не отмененных „народных зрелищ и празднеств“.

Надежда Николаевна и Зелинский лежали на траве и смотрели в небо.

— Я так и знала — размышляла вслух Надежда Николаевна. — Я ни минуты не верила в то, что о вас рассказывали. Но что же вы собираетесь делать дальше?

Зелинский ничего не ответил.

Надежда Николаевна подняла голову и посмотрела в его лицо. Зелинский спал.

Тут Надежда Николаевна увидела офицера. Он шел по полю и направлялся в их сторону. Надежда Николаевна поднялась и пошла к нему навстречу. Офицер, явно удивленный, замедлил ход. Подойдя к нему ближе, Надежда Николаевна начала тихо говорить:

— Если вы, милостивый государь, как баба, будете распускать грязные слухи, вы плохо кончите…

— Помилуйте… О чем вы? — спросил офицер.

Вид его был ужасен: плохо выбрит, в мятой, рваной одежде. В одной руке офицер держал ружье. Посмотрев на Зелинского, лежавшего в траве, он сказал:

— Хорошо. Но что же случилось?

— Случилось то, что в кадетском корпусе офицер взъерошил ему волосы и сказал: „Вы плохо причесаны, пойдите перечешитесь“. А он ударил его, своего начальника. Вот и всё.

— Не так уж „всё“ — сказал офицер. — Когда проснется, передайте ему приказ: явиться к месту службы.

Он вздохнул и добавил:

— Если вам нетрудно. Либо мне придется сделать это самому… Словом, прощайте.

* * *