Ходынка

Бывшая ученица консерватории Ольга Извоцкая проснулась и не смогла понять, где она и что с ней происходит. На том месте, где она всегда носила массивную серебряную брошь, подаренную бабушке еще ее крестной — императрицей Александрой Феодоровной, у нее болела грудь или ключица. Ольга боялась открыть глаза, потому что за время конспиративной жизни привыкла к постоянной опасности. Сейчас она как будто очнулась от регулярного кошмара детства: просыпаешься, но тебе продолжает сниться негодяй, пришедший за твоей жизнью. Вот он уже рядом, вот он достает нож. Но нельзя до срока дать ему понять, что знаешь о его присутствии. На его коварство надо ответить еще большим коварством, потому что иначе схватки не выигрывают. И поэтому ты продолжаешь делать вид, будто спишь. А сама слегка приоткрываешь глаза и начинаешь смотреть через ресницы.

Через ресницы Ольга увидела белый потолок. Тут же рядом что-то звякнуло — кажется, металл о стекло. Ольга услышала смачный выдох, и недалеко от нее заговорил мужской голос:

— Но кто же, черт возьми, наказан? Как это все могло случиться?

— Наказан пока московский обер-полицмейстер Власовский. Уволен без прошения — ответил собеседник. — Но и только. Как случилось? Виноваты, конечно, в Москве. И Власовский, и великий князь Сергей Александрович. Но они валят на министерство двора. На Воронцова-Дашкова.

— Ну, значит, виновных не найдут.

— Не найдут — эхом отозвался первый голос. — Но довольно об этом. Уж не знаю, кому эти придворные интриги могут быть интересны. Для интеллигентного человека тут всё ясно, не так ли? А вот что касается медицины, эта Ходынка, Викентий Автономыч, доставила нам множество удивительных случаев. Впору не нам ими заниматься, а полевой хирургии. Представьте, есть даже случай травматической кастрации.

— Что вы говорите? — переспросил собеседник.

Запахло спиртом.

— Да-да. Но в общем, дела ужасны. Просто ужасны. Я такого и на войне не видел.

— И что же, полной кастрации случай?

— Нет-с, частичной. Половинной, так сказать. Да что там: так и есть, одна половина болтается, другой нет. Во-он там лежит, в углу. Пациентов столько привезли, что без разбора полов класть пришлось. Но тот уже оправился. Вчера поднимался и пил мадеру, которую государь с царицей здесь раздавали. Они же после этого чертова бала по больницам ездили, мадеру раздавали, чаем поили.

Ольга поняла, что находится в больнице. И тут же она вспомнила всё: выходку Джугаева, жандармов, Десницкого, вспышку перед глазами, удар в грудину и черную пустоту, поглотившую ее. Ей страстно захотелось перевернуться или лечь на бок, но сделать это она еще не решалась.

— Мадеру! О, эта мадера! О, эта рыба sole [32]и розы из Прованса!

— И не говорите, Викентий Автономыч! Это ж позор! Позор! Покойников еще не убрали, а царь на бал к французскому послу отправился! Народ хоронят, а царь пляшет!

— В заграничных газетах — приглушил голос Викентий Автономович — его с Нероном сравнивали — Рим горит, а тот на лире играет!

— Да-да… А каков этот тир у Ваганьки?

— Что за тир?

— Рядом с кладбищем тир устроили. Прямо во время похорон там великие князья вздумали голубиной охотой развлекаться. Коршуны на запах прилетели — шутка ли сказать, по три гроба друг на друга ставили. И тут же, в ста шагах, гостям царским голубей выпускают, а те в них палят! Ну вы подумайте!

— Вы еще про старика хотели рассказать. Ну, которого…

— А-а-а-а! Да, презанятная история, хотя и гадкая, гадкая. Значится, так: привезли ко мне старика почти слепого. Из деревни. На Ходынке вообще, судя по обуви, народ в большинстве деревенский погиб. Воров, кстати, тоже полно — у одного в карманах с десяток золотых часов нашли. Так вот, о старике. Привезли слепца этого, но говорить он еще мог, хотя сильно избит был. Так выяснилось: когда государь пообещал за каждого погибшего по тысяче рублей выдать, его сыновья с печи сняли и в Москву повезли. По дороге били и щипали, и учили: говори, дескать, если спрашивать начнут, что на Ходынке был. Родня-то надеялась, что помрет дед, а они деньги получат. А дед жив остался. Пришлось обратно забирать.

Ольга открыла глаза шире. Рядом с ней, на подоконнике, росла герань, посаженная в белую кружку с золотыми ободками, темно-желтыми узорами и вензелем: „НА“. Недалеко от входа в палату стоял стол, за которым сидели двое: человек в жилете и белой рубашке — очевидно, врач и здешний начальник, и второй — его гость, одетый в мундир какого-то ведомства. Судя по всему, гость тоже был врачом.

— А депутация фабричных? Это правда? — спросил Викентий Автономович.