Хоккенхаймская ведьма

— Так она и взяла, Анхен. Она тогда ещё девкой блудной работала. Но такая бойкая была, стала у матушки Кримхильды, вроде как, помощницей, стала всем заправлять. И по дому стала смотреть, и за другими бабёнками, и по…

— Хватит, говори, как купца первого убили? — прерывал его кавалер.

Михель повернулся к нему, поклонился и продолжил:

— Господам рассказывай, не мне, туда говори.

Михель опять поклонился.

— И вот как-то привезла Рутт одного купца. Совсем молодой был. На телеге привезла. Он лыка не вязал, так пьян был. А мне говорят, неси его в реку. Ну, я и отнёс. Долго ли, река то в пятидесяти шагах с горки. Не велика работа, купчишка-то тоненький был совсем.

Снова ропот в зале.

— И ты кинул его в реку? — уточнил председатель.

— Раздел, в лодку положил, отвёз на серёдку и кинул.

— Он жив был?

— А не ведаю, мёртв или спал, я его в реку кинул он и утоп камнем.

— Одежду зачем снял? — спросил Волков.

— Одежду? — привратник снова поворотился к нему.

— Господам говори болван, — заорал Волков, — господам.

— Так одежа-то хорошая у него была, справная, я думаю, зачем её в реку-то кидать, полежит малость, да продам её. Привёз её, да в подвал кинул.

— И что, это вся одежда тех людей, что ты в реке топил? — удивлялся председатель.

— Нет, не всех, не всех, с некоторых одёжу я не брал, рваная или в крови — так не брал, а зачем. Только справную брал.

В зале повисла тишина.

— И сколько же ты утопил людей? — вдруг спросил его обер-прокурор.

— Так, сколько велели — столько и утопил, — даже глазом не моргнув, говорил привратник. — Может, пятьдесят, может, и сто, разве за двадцать лет всех упомнишь.

— Я записал всех, кого он мог вспомнить, дела я передам для суда, — сказал Волков.

— Быть такого не может! — воскликнул председатель городского совета.

— Может, — осмелился с ним не согласился с ним кавалер, — благочестивая Анхен в городе купцов бить до смерти не велела. Только зельем велела поить. И обирать. А коли у купца, какие бумаги были, векселя или закладные с расписками, так его было велено в приют везти. А там уже решали, что с ним делать. Коли бумаги были ценны, так купчишку в реку, чтобы было время бумаги те оприходовать.

— Откуда вы это знаете? — с расторжением спросил обер-прокурор. — Неужто сами видели?

Волков кивнул Сычу, тот пошёл на улицу, а кавалер откинулся на спинку стула, он устал немного, всю ночь не смыкал глаз, спрашивал и записывал, спрашивал и записывал, вернее, записывал монах, но всё равно устал он побольше монаха. И всё у него было записано. Теперь он не сомневался в успехе. Все терпеливо ждали, когда вернётся Сыч. И он вернулся и привёл с собой одну из баб, что взяли в приюте.

— Говори господам, кто ты, — сказал ей Волков.

Женщина низко присела, она была немолода, и одежда её была неплоха.

— Я Вильгельмина Руннерстаф. Жила в приюте при матушке Кримхильде.

— Ты грамотна? — вел допрос Волков.

— Да, я грамотна.

— Чем ты занималась в приюте?

— Письмами и бумагами.

— Видела ли ты ценные бумаги, векселя, расписки.

— Да, всё время видела. Также видела торговые обязательства и договора на имя разных людей.

— Откуда их брали? Откуда были эти бумаги? Чьи они были? — спрашивал кавалер.

Женщина покосилась на Волкова, несколько мгновений молчала, а потом сказала:

— Этого я не знаю.

— Не знаешь? — с угрозой спросил Волков. — Ну конечно, ладно, об это тебя ещё спросят. Говори, что ты делал с ценными бумагами?

— Отвозила их в Вейден.

— Зачем, кому?

— В торговый дом Лоренца или в банк Кримони, там бумаги смотрели нотариусы, если они им нравились, они их забирали, и купцы дома или банкир выписывали векселя на имя матушки Кримхильды или даже просто на приют. Я привозила векселя сюда и отдавал благочестивой Анхен.

Вопросов у Волова больше не было. А у городского совета больше не было слов. Все молчали.

Кавалер сидел и вертел головой, разминая шею.

И тут задал вопрос обер-прокурор:

— А зачем вы арестовали бургомистра? Он-то к убийствам какое отношение имеет?

— Привратник, — сказал Волков, — ответь господину обер-прокурору, сколько раз ты носил деньги бургомистру фон Гевену?

— Да много раз. Разве всё упомнишь.

— Когда был первый раз?

— Давно-давно, он тогда фон Гевеном и бургомистром не был, секретарям каким-то был. Ходил к благочестивой Анхен, давала она ему. Тогда и приюта ещё не было, бабёнки в кроватях еще по две спали, так они в сарае на дровах миловались. А иногда она слала меня к нему с монетой и запиской. Он бумаги ей какие-то делал. Я ходил туда-сюда. А она потом давала денег больше. А он уже в городском совете был. Иногда давала целый кошель. Я носил, как велено было.

Тут в зале раздался премерзкий скрежет, так тяжёлый стул скрежетал по дорогой плитке, если его резко двинуть по ней.

Волков глянул на звук и увидал, как обер-прокурор встал и уходит, люди его, небрежно распихивая городских нобилей, расчищали ему дорогу.

Волков с удовольствием глядел на эту картину, откинувшись на спинку стула. Теперь он знал, что не едет в Фёренбург. Он это знал наверняка. А ещё он знал, что в покоях его стоят два сундука с серебром, и один из них огромен.