Хоккенхаймская ведьма

— Как увидел эти бумаги, так руками замахал, сказал, что знать о них ничего не хочет.

Волков закрыл глаза, сидел, вертел головой, разминая шею. Господи, как хорошо было бы откинуться сейчас на спинку, да у лавок нет спинок. А барона как разжигает, начал он было Волкову в ухо шептать:

— Надо взять её секретаря и…

— Барон, — прервал его Волков, — не шепчите в её присутствии ничего мне. Кажется, что они всё слышат, слух у них лучше, чем у крыс.

Барон осёкся на полуслове, замолчал, стал коситься на ведьму, потом на Волкова. Теперь он ещё больше уважал кавалера. Он не знал, что об этом удивительном слухе, как и кошачьем ночном зрении, Волкову прочёл монах в своей книге. В разделе про ведьм.

— А почему Вильма принесла бумаги тебе, — вдруг спросил он у ведьмы, — почему старухе и Анхен не отнесла?

— Анхен забрала бы четыре доли из пяти, — отвечала Рутт нехотя, — она всегда так брала за бумаги. Я брала половину. Поэтому сёстры ко мне ходили.

— Сёстры? — заметил слово Волков. — Кого ты называешь сёстрами?

Ведьма глядела на него с ненавистью и ничего не отвечала.

— Если хоть слово соврала, приду и шкуру спущу, — сказал Волков, вставая из-за стола. — Монах, Сыч, тут останетесь, с ней. Откроет рот, говорить начнёт, Сыч — придуши её. Не церемонься. Максимилиан и вы, господин барон, пойдёмте со мной.

Они прошли по коридору, узнали у стражи, где сидит Секретарь Вилли. Пришли к нему. Этот человек спокойно спал. Он щурился от слабого огня лампы, и, кажется, вовсе не был удивлён ночным визитом.

— Вильма приносила тебе документы в кожаной сумке, — без предисловий начал Волков. — Куда дел?

— Были документы, — сразу согласился секретарь, — одиннадцать писем от…

— Не нужно. Молчите, — прервал его барон. — Слышите, молчите!

— Да-да, — согласился секретарь.

— Куда дел? — повторил вопрос кавалер.

— Носил их Винхелю.

— Кто он?

— Жид, банкир из дома Хиршей.

— И что он?

— Ничего, как имена в бумагах увидел, так мне тотчас вернул, даже читать не стал, — спокойно рассказывал секретарь Рутт.

— Ну и куда потом вы их дели?

— Никуда, Рутт хотела ещё другим людям показать, а я как знал, говорю ей: «Госпожа, не стоит с ними связываться, больно опасные бумаги».

— Куда дели бумаги?

— Вернули Вильме, сказали, чтобы сожгла.

— И что? Сожгла? — задал Волков последний вопрос.

— Я сам того не видел, но думаю, что я её напугал, думаю, что она послушала меня, — отвечал Вилли Секретарь.

Больше вопросов не было. Волков пошёл из каморы, следом пошёл Максимилиан и барон.

Барон поймал его за локоть, остановил прямо в темноте коридора, жестом показал Максимилиану идти дальше, а сам зашептал:

— Что вы собираетесь делать дальше?

— А что тут ещё можно сделать, будем молить Бога, чтобы Вильма сожгла бумаги. В любом случае, нам их не сыскать.

— Я не про бумаги, — как то зловеще сказал барон. — С ними всё ясно.

— А про что? — не понимал кавалер.

— Что будет с ведьмой и секретарём?

— Инквизиция ими займётся, — пожал плечами Волков.

— Да вы с ума сошли? — зашипел барон. — Даже не думайте, что это возможно. Ни в коем случае вы не должны допустить, что бы они попали в руки попов из Ланна. Ни в коем случае.

— И что же вы хотите, барон? — холодно спросил Волков.

— Вы сами знаете, — сухо ответил фон Виттернауф. — Дело должно быть решено сегодня же. Сейчас же.

Волков молчал, а барон всё ещё держал его локоть. Не выпускал, ожидая решения рыцаря.

— Хорошо, — наконец произнёс Волков. — Решим сейчас же.

Они пошли по коридору до пыточной комнаты. Стражник отворил им тяжёлую дверь. И как только они вошли, Рутт подняла на них глаза и с усмешкой спросила:

— Убить меня решили, ублюдки? Ни суда, ни попов не будет?

В пыточной стало тихо, все смотрели на кавалер. И он показал Сычу жест, обозначающий удушение.

Сыч понимающе кивнул, стал с пояса снимать свой кистень.

— Ублюдки, — завизжала ведьма, — ублюдки, прокляты будьте!

Она орала так громко, что во всей тюрьме, наверное, было слышно, а что она ещё могла сделать со связанными руками. Волков поморщился от такого шума. У него опять начинала болелть голова. А она орала и орала:

— Что б ваши дети гнилыми рождались…

Тут уже Сыч накинул ей на горло верёвку, в петлю просунул и рукоять кистеня, стал вертеть его, затягивать верёвку. Ведьма перестала орать, засипела, успела вздохнуть последний раз и замолкла, выпучив глаза. Сидела, таращилась на барона с ненавистью. А Сыч держал и держал рукоять кистеня у неё на затылке, пока она не обмякла. Он снял верёвку с её горла, и она повалилась на пол и замерла на холодном полу в неудобной позе.

Все чего-то ждали, вернее, ждали решения Волкова, а он сидел за столом, не шевелясь. Баловался, проводя пальцами над огоньком лампы. Наконец, он прекратил играть с огнём, взглянул на ведьму, что валялась на полу и сказал:

— Сыч, проверь. А то будет как в Рютте.

Сыч достал из-за пояса свой мерзкий нож. Подошёл к ней. И тут ведьма встрепенулась, снова заорала:

— Твари, дерьмо, дерьмо вы!