Хоккенхаймская ведьма

Вдоль забора сидели люди, хоть и не жарко было на улице. Богомольцы-паломники, что таскаются вечно по святым местам, старухи, хворые, увечные, бабы с детьми. Кто-то молился, кто-то ел крохи последние из тряпицы, кто-то кутался в лохмотья и дремал на ветру. У ворот стояла пара дюжин, в надежде, что пустят до святой. Люди слушали какого-то болтуна-проповедника призывающего каяться. Волков слез с коня, Максимилиан и Сыч распихали перед ним людишек, давая ему возможность пройти к двери. Ёган был при лошадях, монах, его тоже взяли, вдруг ведьму взять удастся, остался в телеге. Сыч рукоятью ножа начал стучать в красивую, крепкую дверь.

— Отворяйте, — орал он.

В двери распахнулось малое окошко, такое малое, только чтобы лицо было видно, и из него заговорил мужичок:

— Чего вы? Матушка почивает, принимать и благословлять не будет сегодня. Ступайте.

— Отворяй, говорю, кавалер Фолькоф желают поглядеть на ваш приют и поговорить с вашей главной, — продолжал Сыч.

— Говорю же, почивает она, приходите к вечеру, — мужичок попытался закрыть окошко, да Волков засунул в него руку и схватил мужика за одежду:

— Отворяй, не нужна мне твоя матушка, — грубо сказал он, — отворяй, или через забор перелезем, и кости тебе поломаем.

— Не велено, — блеял мужик, пытаясь вырваться.

А рука у кавалера была слаба ещё, и порезана вся, не удержал он его. Мужичок вырвался и сказал с достоинством:

— Не балуй. Говорю, не велено, так идите с Богом.

Кавалер глянул на Сыча, кивнул головой: «Давай».

Сыч понял и сказал Максимилиану:

— Подсоби-ка.

— Чего вы удумали? — мужик через окошко пытался увидеть, что там делают эти люди.

— Сейчас-сейчас, — обещал ему Сыч, — сейчас узнаешь, что мы тут удумали, когда кости твои хрустеть будут.

— Открывай по-хорошему, последний раз прошу, — строго сказал кавалер.

И мужик вдруг согласился. Сказал:

— Открываю, супостаты вы.

Лязгнул засов, Максимилиан толкнул тяжёлую дверь, вошёл и грубо отпихнул мужика с прохода, за ним вошёл Сыч и поднёс мужику к носу кулак:

— Я тебе, — пообещал он.

— Да чего вы? — бубнил мужик.

— Кто таков? — грубо спросил Фриц Ламме. — А?

— Михель Кнофф я, — представился мужичок.

— Привратник?

— И привратник, и истопник, и дворник тут.

А Волков же шёл в дом, Максимилиан спешил за ним, они поднялись на пару ступеней, отворили дверь и вошли в большую залу. Тут был камин нетопленый с печкой, окна под потолком стеклёные, длинный, чистый, свежескоблёный стол. За ним две молодых женщины, в одинаковых платьях и чепцах лущили фасоль. Они с удивлением уставились на вошедших мужчин.

Привратник Михель Кнофф семенил за Волковым и говорил просяще:

— Господин, не надобно вам сюда, тут приют бабий, тут мужчинам недозволенно. Тут почитай монастырь.

Волков остановился, глянул на него и спросил:

— Кто тут старший?

— Так-то матушка, но она скорбна болезнью, а ей помогает благочестивая Анхен. Она тут все дела и ведёт.

— И где она? — спросил кавалер.

И тут что-то изменилось вокруг. Словно света больше стало, или тепла в прохладном зале прибавилось. Изменилось всё вокруг, словно солнце вышло и греет всех, и светит на всех. Всё другое стало. И услышал кавалер за своей спиной красивый женский голос:

— Здесь я, добрый господин.

Он обернулся и увидал прекрасную, по-настоящему прекрасную, молодую женщину. Была она свежа, чиста и лицом и одеждой, из-под накрахмаленного чепца смотрели на Волкова огромные глаза цвета дождевой тучи. Серые-пресерые. А ликом она была такой, каким ангелы должны быть. Благочестивая Анхен потупила взор и присела низко. Волков тоже ей кланялся. И Сыч кланялся, а Максимилиан, стоял истуканом, рот разинув, смотрел на неё.

Тут она подняла глаза на кавалера, глянула ему в лицо, прямо в глаза и словно увидела, узнала там что-то. Отвела взгляд, торопилась. Стала смотреть на его лоб. На свежий шов.

Волков поглядел на Сыча случайно и опять увидел его красные глаза, страшные, без белков, с кровью глаза. И понял, что его собственные глаза не многим лучше. Вот женщина от них взгляд и отвела. Не очень-то приятно смотреть на такое.

А она заговорила своим удивительным голосом, чистым, звонким, который хочется слушать и слушать:

— Меня зовут Анхен, я помощница матушки нашей, настоятельницы приюта, благочестивой Кримхильды.

— Я Фолькоф, рыцарь божий. А это люди мои, — чуть растеряно отвечал Волков.

— Рыцарь божий Фольокоф, и вы добрые люди, надобна ли вам помощь? Вижу раны на вас, может мази и лечения вам требуются? Или благословение матушки нашей? Многие рыцари перед войной приходят к нам за благословением.

— Нет, ничего такого, — медленно отвечал кавалер, он, если честно и позабыл, зачем он тут.

— Может, еда вам надобна? У нас добрая еда, — продолжал этот ангел, ласково улыбаясь ему.

— Нет-нет, не голодны мы, — продолжал отказываться кавалер, хотя Сыч бросал на него возмущённо-удивлённые взгляды.

— Добрые люди, — теперь благочестивая Анхен улыбалась, словно извинялась, — ночлега или постоя предложить я вам не могу, это женский приют. Мужчинам здесь останавливаться — не к чести нашей.

— Нет, нам не нужен постой. Мы здесь по другому делу.