Хоккенхаймская ведьма

Сыч полез в дымоход, малость перепачкался, но вытащил оттуда грязную жестяную коробку, потряс её, прислушиваясь. Там что-то звенело, немного, но была деньга. Тут же он своим страшным ножом всковырнул крышку коробки и высыпал на стол деньги. Улов был неплох, совсем неплох. Два гульдена, одна крона и тяжёлый, толстый цехин. Доброе всё золото. Да ещё семь с лишним талеров серебра.

— Молодец, Сыч, — сказал Волков и кинул Фрицу Ламме золотой гульден, остальное всё сгрёб себе в кошель.

А уж как Сыч был рад золотому. Улыбался, пошёл с Эльзой её вещи собирать.

Когда вышли на улицу, кавалер на коня не полез, подошёл к монаху и сказал:

— Голова начала болеть.

— Так лекарства дело своё закончило, ещё вам его выпить нужно, — отвечал брат Ипполит.

— Ну так дай ещё.

— Господин, не взял я его, оставили в доме лодочного мастера, — чуть извиняющимся тоном говорил монах.

— Дурень, — беззлобно сказал кавалер и хотел было уйти, но монах поймал его руку, стал озабоченно её рассматривать зашитую рану.

— Чего там? — спросил его кавалер.

— Болит? — спросил его монах.

— Дёргает, — отвечал Волков. — Плохо?

— Нехорошо, горячая она и красная. Как бы резать не пришлось. Ладно, до завтра поглядим, если горячая будет — разрежем.

— Разрежем, — бурчал Волков, идя к коню, — конечно, не тебе ж резать будем.

А Сыч тем временем показал гульден Ёгану:

— Смотри, дурень, что я нашёл. А ты коней стереги, может, тоже что найдёшь.

Ёган только сплюнул от расстройства. А Сыч помог Эльзе усесться к монаху в телегу и тоже сел на коня.

— Откуда у мошенника золото? — спросил Ёган у Максимилиана.

— Господин дал за то, что он деньги в печи нашёл, — отвечал юноша.

— В следующий раз ты коней сторожить будешь, а я с ними буду ходить.

Максимилиан не ответил, он знал, что с господином тот пойдёт, кого он с собой позовёт.

Глава 15

— А как ты догадался, что Вильма девку эту пользует? — спросил Волков у Сыча, когда они поехали домой. — Отчего ты умный такой?

— А я как увидал её серёжки, так сразу смекнул, Вильма ж ведьма.

— Ну и что?

— А я картинку видал про ведьмин шабаш. Там они мётлы промеж ног себе брали и вокруг костра ездили на них, а одни ведьмы у других нижнюю гриву нюхали.

— Чего нюхали? — осмелился спросить Максимилиан, которому все эти разговоры были очень интересны. — Какую гриву?

— Эх ты, — смеялся Сыч, — ту гриву, что промеж ног у баб.

— И зачем её нюхать? — не понимал юноша.

Волков усмехался молча, в такие разговоры ему, рыцарю божьему, встревать было низко, а Сыч с радостью начал объяснять молодому человеку, зачем ведьмы нюхали друг у друга нижние гривы.

— А где ж ты, Сыч, видел такие картинки? — спрашивал Максимилиан.

— Так на каждой ярмарке в углу где-нибудь есть ухарь, у которого такие картинки имеются. А то и не один. И за деньгу медную всем, кто захочет, они показывают. У них и про ведьмин шабаш картинки есть, и как сатанисты живут друг с другом, и как высокородные дамы с кобелями сожительствуют. Всякие есть картинки. Всякие.

Волков молчал, он был удивлён, за всю свою жизнь он ни разу таких картин не видал. И казалось ему, что Фриц Ламме врёт. И то ли от вранья, то ли от головной боли он даже разозлился:

— Брехать-то хватит, — сказал он Сычу, — говори, как узнал, что Вильма девку брала?

— Вас не обманешь, — тот посмеивался, поглядывая на озадаченного Максимилиана, — а догадался я потому, что дело у нас такое было лет шесть назад. Когда я при судье служил. Пришёл к нам лекарь один и говорит: я, мол, колбасника лечу, а кажется мне, что его травят. Уж больно на то всё похоже. Ну, мы, конечно, бабу колбасника и кухарку его взяли, а те ни в какую, отнекиваются, и всё тут. Мы бы их и отпустили, вроде почтенные бабы, обе замужние. В церковь ходят. Но тут старший наш увидал у них в доме служанку, девка молоденькая была, как эта наша, она из сирот была, после войны. Да вот платье у неё было доброе, а ещё серёжки золотые.

Вот и стали её спрашивать: «Откуда, мол, золото? Жених дал?» Нет. Нет у неё жениха. «Может, господин, какой к тебе ходит?» Нет. Не ходит никто. Откуда золото — не понятно. Ну, ясное дело, её малость приласкали, как положено — она и заговорила. Оказывается, жена колбасника и кухарка его давно блудят, лижут друг друга, и её взяли, вроде как, третей. А верховодила всем кухарка, она у них вроде как за мужа была, и, чтобы девка эта не болтала, серёжки ей, и платье, и всякое ещё дарила. Взяли мы бабищ, и под кнутом да под железом они и заговорили. А лекарь, оказывается, прав был, хотели они колбасника извести и жить сами. И извели, помер он вскорости. Вот как я серёжки золотые на этой девке увидал, так сразу тот случай и вспомнил. Сразу подумал: «Откуда?» Вот и спросил, а уж по её мордашке то и понял, что попал верно.

— И что ж с теми бабами было? — спрашивал Максимилиан.

— Что им судья назначил, то и было, — отвечал Сыч. — За отравление положено смерть в кипятке. Кухарку и сварили. А за убийство мужа положено в землю живём баб закапывать. Вот и схоронили её так.

— А с девкой, что? — не отставал юноша.