Хоккенхаймская ведьма

— Да, расскажи, чего ты? — в словах Сыча чувствовалась жгучая насмешка. — Суровая она бабёнка была? Кому из вас давала? Она вас, по случаю, затычки для себя вертеть не заставляла?

— Суровая… — зло сказал Чёрный Маер и задышал тяжело, — она бы и тебя затычки… заставила вертеть.

— Меня? — смеялся Сыч. — Так я, может, и не против был бы навертеть ей затычек. — Вдруг он стал серьёзен. — Только вот есть тут человек, который из вашей Вильмы сам затычку сделает, когда найдёт её.

— Не найдёт, — Чёрный Маер даже фыркнул. — Вильма… не дура. Не найдёте вы её. Потому что… нету её уже… в городе. А где… я не знаю. Хоть режьте… меня, хоть жгите…

— Выйдите все, — приказал Волков, его уже бесил раненый бандит, подыхал, а заносчив был, кавалер едва сдерживался.

Все вышли из лачуги. А Волков подошёл ближе и спросил, заглядывая Маеру в лицо:

— Обещаю, что не убью, если ответишь мне на один вопрос, всего на один.

— Спрашиваете, — сухо произнёс бандит.

— Месяц назад останавливался в «Безногом псе» купчишка один с того берега, звали его Якоб Ферье, знаешь такого?

— Я… имён у них… не спрашивал, — говорил Маер. — Вильма с ними говорила. Нас… только для дела звала.

— Так помнишь купца?

— Нет, много их… было, разве всех… упомнишь.

— И что, всех убивали?

— Зачем? Только самых дураков и самых… жадных. Кто с добром… своим по-хорошему… расставаться не хотел. А так… чего зря душегубствовать. Вильма так вообще чаще… спаивала отваром.

— У купца того сумка была кожаная с бумагами. Может, помнишь?

— Не помню, она… хоть пол талера… стоила? — бандит говорил всё тяжелее и тяжелее.

— Нет, не стоила.

— Тогда… выбросили её. Если, конечно… этого купчишку… мы оприходовали. А то… может… и не мы. Не мы одни… в городе… промышляли.

— А меч мой Ганс с собой взял?

— На кой чёрт он ему? Только внимание… привлекать. Тут… кому-то из скупщиков отдал… за дёшево.

— Кому?

— Да мне… откуда знать, тут сволочей этих… в городе больше… чем воров. Каждый трактирщик… да кабатчик… краденое скупают.

Волков всё больше проникался неприязнью к этому человеку, он поднёс к его лицу правую изрезанную руку, с зашитой раной и с угрозой произнёс:

— Я так ничего от тебя и не узнал, и это будет последний мой вопрос: ты меня изрезал, пока я от ведьминого зелья слеп был?

Вопрос был лишний, кавалер не сомневался, что это Маеру он воткнул стилет в мясо. А Маер только нагло ухмыльнулся и ответил:

— Нет… Не знаю, кто… вас резал. Я внизу был… пиво пил.

— Пиво, значит? — кавалер больше не мог сдерживаться.

Больным и израненным кулаком он врезал бандиту сверху вниз в морду, в нос, так, что слышно стало, как кости хрустнули, и хлипкая кровать под бандитской башкой. Маер застонал. А Волков ударял ещё и ещё.

Последние два раза Чёрный Маер, даже не шелохнулся, не кряхтел, он закатил глаза под веки, разинул рот с синими губами и, казалось, не дышал. Кавалер вздохнул глубоко и пошёл на выход. Сапогом пнул хлипкую дверь так, что та чуть не оторвалась и зарычал:

— Сыч, разводи огонь, кали железо, жги эту сволочь, пока не скажет, где мой меч, или не сдохнет.

— Ёган, подсоби, — крикнул Сыч и чуть ли не бегом побежал в лачугу. И уже оттуда стал причитать: — Экселенц, да вы его, кажись, прибили.

— Не прибил, — отвечал Волков, стараясь держать себя в руках, — я его кулаком только.

— Господин, да вы с вашим кулаком и здорового убьёте, а из этого и подавно — дух вон, — бубнил из лачуги Ёган.

— Жив он, — говорил кавалер, разглядывая больной кулак.

Шов на ране чуть разошёлся, и одна за другой наземь скатились две капли крови. Волков подошёл к монаху, тот сидел в телеге, делал вид, что его всё происходящее не касается. Не любил брат Ипполит, когда у кавалера дурное расположение духа. Уж больно страшно было с ним рядом. Но кулак кавалера он осмотрел и сказал с укором:

— Нельзя так, господин, рану беспокоить нельзя, последствия будут.

Волков и сам это знал, он глянул на Эльзу Фукс, что сидела за монахом в телеге и тоже старалась не смотреть на страшного человека. В сторону смотрела, на улицу, теребила конец платка и надеялась, что он на неё внимания не обратит, а Волков обратил:

— Монах, а эту, шалаву сопливую, чего мы с собой возим?

— А что ж, в гостинице её оставить нужно было? Так я думал, лучше взять, а то убежит ещё. А будет, вдруг, нужна вам, — отвечал молодой монах.

— Максимилиан, — позвал кавалер, — проводи девицу к этой… как её… к благочестивой Анхен в приют.

— Меня в приют? — девушка перепугалась. — Добрый господин, не надо меня в приют. Оставьте меня, я домой пойду.

— Домой, — Волков глядел на неё с укором. — А жить, на что будешь? Кормилицей своей торговать по кабакам пойдёшь или думаешь, Вильма вернётся?

— Не знаю, но уж лучше по кабакам, чем в приют, — отвечала Эльза, начиная всхлипывать.

Волков, Максимилиан и брат Ипполит все уставились на неё удивлённо.

— И чем же тебе не мил приют? — спросил кавалер.

Девушка пожала плечами и, всхлипывая, сказала:

— Не знаю, не хочу туда, плохо мне там.

— Другим не плохо, а тебе плохо. Отчего так? — не отставал от неё кавалер.