В начале июля 1866 г. я был послан в деревню Маяки для расследования в ней причин значительной смертности. Оттуда проводили в Одессу водопровод (за 40 верст)38
. Рыбная ловля, судоходство, сплав леса и хлеба по Днестру к Одессе давали жителям Маяков главные средства к жизни. Священник и прочие маякские власти отрицали существование холеры. Из записей по книгам, однако ж, и из рассказов вытекало, что в течение последних трех недель умерло не в пример много, именно более 40 человек, преимущественно стариков, детей и женщин. Хотя у всех умерших и бывали расстройства пищеварения, но большая их часть умерла от асфиксии. Но синий цвет кожи, и то в очень слабой степени, замечался только после смерти либо появлялся до нее за короткое время. Падение уровня воды в Днестре было необычайное; в колодцах воды было мало. Что в этом случае ни власти, ни жители не были искренни в своих рассказах. Но что они сами были убеждены в эпидемическом значении всех этих смертных случаев, ясно вытекало из того обстоятельства, что никто из них не мог мне объяснить, почему в этот период времени хоронили умерших раньше положенного законом и обычаями срока? Что же касается до старческого, детского возраста и женщин, якобы исключительно умерших, то это объяснялось отсутствием в деревне мужчин средних возрастов по причине летних заработков, для которых они уходили из своей деревни. Ко дню моего приезда, как объясняли все спрашиваемые мною, новых заболеваний не было. Поэтому я должен был ограничиться одним подозрением, что все они боялись карантинных мер и потому скрывали правду, либо что период эпидемии в деревне действительно закончился к моему приезду, тем более что за два дня выпал крупный дождь, а в день приезда был сильный ветер.Вскоре за тем (29 июля 1866 г.) я был послан на линию строившейся тогда Одесско-Тираспольской железной дороги, где у немецкой колонии Страсбург, в 64,5 верстах от Одессы, на особой местности, примыкающей к широкой долине грязной речки Кучурган, было расположено несколько групп больших землянок для помещения 2-й железнодорожной бригады (без малого 5 тыс. человек) рабочих, состоявших из проштрафившихся воинов и выпущенных из гражданских тюрем арестантов. Оказалось, что землянки, из которых в каждой помещалось от 30 до 60 человек, были выстроены на черноземной почве, составляющей непосредственное продолжение низменного бассейна реки. Хотя эта местность и составляла косогор, возвышавшийся собственно над болотцами долины футов на 6–10, но над нею еще господствовала другая, соседняя, более ее гористая и не отделенная от первой ни рвом, ни лощиной. Поэтому местность, занятая под землянки, в ненастье и при таянии снегов служила стоком для воды с выше ее лежавшей – и более годилась для рытья на ней колодцев, чем для постройки жилых помещений. Каждая землянка имела на средней своей линии, по длиннику, две большие печки наподобие русских, но без достаточной тяги, и потому они нелегко нагревались сами, а тем менее могли обогревать огромную землянку, особенно стены ее, более удаленные от печек. Хайло каждой печки было гораздо более фута выше пола и потому напольный, почвенный воздух застаивался. Да и топка в них зимою производилась, большею частью скудно и сырым топливом; почему пары нагретого у печек сырого воздуха быстро охлаждались на холодных стенах, делая их непомерно сырыми. Если же к этому прибавить, что два года прежде описываемого времени между жильцами этих землянок свирепствовал сыпной и брюшной тиф и что рассказываемое приходилось к концу лета, когда землянки уже давно не отапливались, то нам станет яснее, что в это время население землянок исключительно подвергалось влиянию сколько сырого, невентилированного и затхлого, столько же и почвенного, миазматического воздуха.