Холм грез. Тайная слава

То, что они видели, было, без сомнения, обычным миром улиц и площадей, веселых аллей, широких, освещенных проспектов и темных, гулких переулков; и все же они воспринимали все это, словно таинственный спектакль, через завесу. Но завеса перед их глазами была воображаемым видением – переливчатым, как парча с восхитительным золотым узором. Именно так в восточных сказках люди внезапно переносятся в неизвестную волшебную страну, в города, которые сами по себе образцы чуда и очарования, не говоря уже об их золотых стенах, освещенных сиянием необыкновенных драгоценных камней. Впоследствии Амброз признавался, что до того вечера он не понимал удивительную и совершенную истинность арабских сказок из «Тысячи и одной ночи». Те, кому довелось присутствовать при его разговоре с «джентльменом из общества», сказавшим, что за правдой он обращается к Джордж Элиот, никогда не забудут возражений Амброза.

«Я говорил о мужчинах и женщинах, сэр, – ответил он, – а не о вшах».

Джентльмен, весьма влиятельный человек – по слухам, редактор, – был, естественно, очень раздражен.

Однако Амброз стоял на своем, доказывая, что для настоящего реализма восточные сказки – совершенно уникальный материал.

«Конечно, – пояснил он, – я говорю о реализме, чтобы обозначить абсолютную и необходимую правдивость описания, в противоположность голой условности. Золя – реалист, но не потому, как полагают тупицы, что он описал – мастерски и скрупулезно – мельчайшие детали обыденной жизни: звуки, запахи, эмоции и тому подобное, а потому, что он был поэт, провидец; потому, что, несмотря на свою псевдофилософию и дешевый материализм, он видел истинную сущность вещей. Возьмите „La Terre“. Вы думаете, что „реализм“ этого романа вытекает из натуралистичного и, несомненно, правдивого описания рождения теленка? Вовсе нет. Любой ветеринар, если вы к нему обратитесь, сделает это не хуже, а то и лучше. „Реализм“ „La Terre“ отнюдь не в детальном отображении зверств, извращении и жестокости ужасных людей, а в том, что Золя показывает нам дикую, безумную, необыкновенную страсть, которая стоит над всем этим, – страсть к земле, страсть, нагоняющую тоску, горящую, пожирающую, воспламеняющую, ведущую людей в ад и на смерть, похожую на страсть к недостижимой богине. Помните, как земля поднимается и опускается, как каждая ее пядь оплакивает свою судьбу и бессмысленную жертвенность, – вот, что я называю реализмом.

Сказки „Тысячи и одной ночи“ также глубоко реалистичны, хотя и предмет, и стиль их весьма далеки от прозы Золя. Конечно, всегда найдутся люди, которые с пеной у рта будут доказывать, что, описывая свинарник, вы „реалист“, а рассуждая об алтаре – „романтик“… Что ж, умственные процессы кретинов порою дают любопытную пищу для обсуждения».

Кто-то может заметить, что внезапная перемена в жизни уже сама по себе способна породить восторженные бредни. Отвратительный Люптон, эта клоака смердящих ядами фабрик и кварталов рабов, остался в прошлом вместе с ненавистной шкалой, которая по части идиотизма могла бы поспорить с Академией Лагадо, – достаточно вспомнить ее рутину, дисциплину, игры, уроки и проповеди доктора. Переход к свободе легендарного Лондона с его таинственными улицами и бесконечным разнообразием жизни был подобен прыжку через бескрайнюю пропасть.

Амброз признался как-то, что не хотел говорить о той прогулке, опасаясь, что его назовут лгуном. Несколько часов бродили они по городу, дарившему им незабываемые впечатления. Но странность этой прогулки была сродни истории с «бенедиктином»: обнаружить места, в которых они побывали, Амброз уже никогда бы не смог. Где-то, сказал он, рядом с «Château de Chinon» должен быть проход, закрытый с тех самых пор. Это был путь в волшебную страну.

Когда наконец они нашли Литтл-Рассел-роуд, черный кот встретил их с выражением удовольствия и набожности – он пожирал огромную порцию несвежего масла. Амброз еще долго курил крепкие сигареты в постели, пока не закончилась пачка.

Глава 3

Неделя, проведенная в Лондоне, была поистине изумительной. Дня два Нелли занималась тем, что покупала «вещички» и «всякую всячину», и – надо отдать ей должное – блестяще справилась с этой ролью. Она начисто отвергла излюбленные цвета своего сословия – вроде царственного пурпура, средиземноморской лазури и кричащих лиловых тонов – и под конец всем своим видом излучала радость и веселье.