Холм псов

Конечно, кто-то мог бы сказать, что последние пару лет я все же занимался писательством. Но «гострайтинг» или рекламные слоганы – это не писательство. Это просто долбежка по клавиатуре. Такое может сделать всякий, у кого была четверка по польскому в средней школе.

Ручка сама сделала риску на бумаге.

В результате она написала печатными, кривыми буквами два слова: СТРАННЫЙ ГОРОД. А потом дописала: СТРАННАЯ ЧАСТЬ.

А потом написала: «Снег напоминал рассыпанную по земле грязную соль».

И только потом, словно в награду, нарисовала на полях маленький череп Карателя, топор, пентаграмму, спираль и перепуганного всем этим человечка, хватающегося за голову.

«Может, я таким способом отработал пять грошей аванса», – подумал я.

Хоть что-то.

«Я ходил по неасфальтированной дороге и смотрел в окна соседей».

«Десять грошей», – подумал я, поймав себя на том, что по-настоящему развлекаюсь.

– Едем! – крикнул мне на ухо Гжесь. Я даже не слышал, как он открыл дверь.

– Куда едем? – я вынул наушники из ушей.

Понял, когда увидел, что за ним стоит Лукаш, сунув руки в карманы уже другой черной куртки.

– Да справимся, это ведь малолетки, – сказал Лукаш.

– Не в этом дело, – сказал ему Гжесь, а потом повернулся ко мне и произнес:

– Будешь контролировать меня, чтобы я не накосячил.

Я закрыл тетрадь. Положил ее на опоры столика, под столешницу, вместе с ручкой.

– А ты что делаешь? Рисуешь? – спросил Гжесь.

– Да, – ответил я.

– Я с вами поеду, – сказала Агата, спускаясь по лестнице.

– Зачем? – спросил Гжесь.

Не ответив сразу, она надела старое пальто с вешалки. Похлопала по карманам.

– Именно затем, чтобы ты не накосячил, – сказала.

– Миколая хватит, – ответил он, указывая на меня.

Последнее, чего мне бы хотелось, это снова ехать в очередную обитую деревянными панелями нору. Я предпочел бы пустую тетрадь, каракули на полях и TVN с выключенным звуком.

– Не знаю, хватит ли его. С того времени, как они сюда приехали, косячить у тебя стало получаться еще лучше, – Агата повернулась в его сторону.

– Поцелуй меня в жопу, ладно? – ответил Гжесь.

– Я, простите, говорил, что толпе там не место… – начал Лукаш, но она глянула на него и обронила быстро и холодно:

– Лукаш, не говори мне, что мне делать в моем собственном доме.

– Если хочешь, можешь остаться и порисовать.

Гжесь надевал ботинки. Когда наклонился, стало видно, как у него от ярости подрагивает челюсть.

– Ты ведешь, – Агата бросила мне ключи от моей машины, а потом развернулась и вышла на улицу.

Юстина

Чувства когда-нибудь тебя убьют. И как им тебя не убить, если кроме них и нет-то ничего? Самое большее – какая-то земля, какое-то солнце. Нечто общее, то, что существует, нечто вне тебя. Растения, животные. Пусть себе существуют. Для человека человек – это все, что есть. Человек – это мешок чувств, слепых, словно пожар. И человек непрерывно всматривается в собственные чувства, словно в пожар.

Ты ненавидишь эту машину. Ненавидишь то, как она пахнет, и то, что у нее внутри, и мусор в бардачке, и старый диск с mp3 в проигрывателе, на котором записаны какие-то заюзанные альбомы Бьорк десятилетней давности, и еще большее количество мусора под сиденьями. Ты едешь слишком быстро и без фар можешь столкнуться с велосипедистом. Притормози немного. Чувства тебя съедают. Не станут даже кусать, просто проглотят. Ты бы все порвала в клочья. Пепельница наполняется молниеносно.

Ярость такая, что у тебя ноют корни зубов.

Сначала ты останавливаешься на паркинге в лесу. Выходишь, хлопаешь дверьми. Нюхаешь пальцы: пахнут паленым. Втягиваешь глубоко воздух. Он чист, и ты немного успокаиваешься, и уже не боишься, что какое-то дерево сейчас на тебя рухнет. Тебе кажется, что через три километра будет стена. Или въезд в очередной Зыборк.

Потом ты смотришь на телефон, у тебя есть еще два часа. Эта гостиница – она где-то неподалеку, десять километров. Самое плохое, что ты никак на это не влияла. Ты этого не хотела. Не просила. Тебя сюда забрали. А теперь тебе приходится во всем этом быть. Ты сказала Миколаю, явственно дала ему понять: ты привез меня сюда, значит, ты теперь меня отсюда и заберешь. Это твоя обязанность, твоя мужская ответственность.

Вот только он предпочел разместить эту ответственность кое-где в другом месте. Хотел, чтобы ему простили. Все еще хочет. Думает, что все исправит. Что отец и брат будут его принимать, считать взрослым, сильным, таким, как они. Глупыш, несчастье, он сделает все как можно быстрее и любой ценой, только бы дела вернулись к этой его желанной норме, которую сам он даже не может определить.

Не дают деньги азартному игроку. Не дают тому, кто разносит кабак ради забавы. Даже если это семья, брат. Такое нужно знать. Он ведь и сам лечился. Там учат такому. А он все тот же. Она бы убила его, на кол насадила. Он тот же, каким лежал на земле, у площади Спасителя.

Говорят, что отношения между людьми устанавливаются в течение нескольких первых часов. То, кто какую роль займет. Люди – они как собаки.