Холм псов

– Господи, такая, что он подошел к твоей телке и сказал, что убьет ее, – сказала она. – Я бы на ее месте встала и разбила бутылку о его дурацкую голову или как-то так.

– Он просто наркоша.

– Хорошо, что он тогда ее не убил, – пожала она плечами.

Я посмотрел на нее. Мне тогда казалось, что она не могла происходить отсюда, что упала в город, как инопланетянка, что низкие, бракованные зыборские гены не сложились бы в такую ослепительную комбинацию глаз, носа, рта, ног, задницы и сисек.

– Я знаю обо всем. Он трахал не ее одну. Мы все в него влюблялись. А он всегда возвращался ко мне с поджатым хером, представляешь? – спросила она и поискала что-то в сумочке. – Нужно, сука, себя уважать.

– Наверное, – сказал я. В горле снова сделалось отвратительно сухо. Она повернулась ко мне и дотронулась до моей головы. Ее ладони были холодными. Я в жизни своей не чувствовал настолько холодных ладоней.

– А если я пыталась с ним об этом поговорить, он менял тему. И он торчит. Сука, он нон-стоп торчит, тупой нарик. Нахуй тебе тот, кто нон-стоп торчит от амфи? Или пусть даже и пьет? Такой вот хрен – просто сволочь.

– Мой отец пьет, – признался я.

– Херачит тебя? – спросила она.

– Нет.

– Это хорошо, – ответила она, подумав.

– Да, хорошо, – ответил я, на самом деле до конца не понимая, что я должен сказать. Я боялся отца, но медленно учился не думать о нем. Сейчас он был очень далеко. Вероятно, на диване перед телевизором, издавая звуки испорченного отбойного молотка.

Я уже перестал слышать концерт. Может потому, что слишком уж вслушивался в свое дыхание. Там, внутри, Дарья прыгала в потной толпе. «Прыгай, – подумалось мне. – Может, он заберет тебя на совместную учебу. Учебу стихов Джима Моррисона».

– Клевый ты парень, – сказала Каролина. – Миколай, верно?

– Да, Миколай, – ответил я, а она провела ладошкой по моим волосам – мне казалось, что ее ладонь из инея. Дала мне еще глоток пива, оно выдохлось и было теплым. «Я всегда о таком мечтал», – подумал я. В голове появилось крохотное пятнышко, искра. Я задавил ее двумя пальцами. Каролина поцеловала меня, втолкнула мне в рот язык, он был холодным и жестким, словно веревка, отдавал пивом и сигаретами, и чем-то еще, чего я не в силах был описать. «Сука, вот как оно выглядит, вот как оно есть», – промелькнуло у меня в голове. Дарья совершенно исчезла. Была только мысль, что, возможно, я не настолько уж и мудак, если Каролина Кудельская заталкивает свой язык мне в рот.

Олька, девушка Кафеля, нашла Дарью через несколько часов.

Самое странное было то, что никто не слышал, как она кричит. Никто не слышал криков о помощи. Прежде чем это случилось, к замку стекалось все больше людей, я бы видел их, цепочкой поднимающихся по склону, если бы с закрытыми глазами не изучал ротовую полость Каролины. Как рассказывал мне потом Трупак, Чокнутый в конце концов остановил концерт, выставил колонки наружу кабака и «17 секунд» сыграли еще один концерт, который длился достаточно долго; громкий, отчаянный и рычащий, он разносился надо всем городом, будто вечная гроза. К замку несколько раз приезжала полиция, пытались прервать концерт, который продолжался слишком уж долго, но их никто не впустил. Я об этом не знал. Обо всем мне рассказали, только позже. Со времени, когда я целовался в кустах с Каролиной Кудельской, я не возвращался на подворье замка в Зыборке пятнадцать лет. Оказался там только две-три недели назад, когда мы пошли на кофе с отцом и Гжесем.

– Может, тебе отсосать? – спросила она.

– Издеваешься? – чуть не подавился я.

– Я не шучу. Что, тебе такое никто не делал, а? – спросила. Была холодной и злой, словно вампирша, но была лучшей задницей отсюда и до вечности.

– Делал, – соврал я, потому что Дарья таким брезговала.

– Врешь, – почувствовала она.

Я чувствовал себя так, словно к моим ушам и затылку кто-то приставил раскаленный металл.

– Ну, самое время начать. Только пойдем куда-нибудь, где никого нет, – сказала она.

Поцеловала меня снова. Все еще оставалась холодна, как труп. Ничего не могло ее согреть. Взяла мою руку и положила себе на грудь. Я слишком хорошо чувствовал ее сквозь тонкий и жесткий материал. Была она поменьше и тверже, чем грудь Дарьи. Но это не значит, что была маленькой. У меня встал так, что сделалось больно.

– Эй! – услышал я. Оторвался от Каролины так резко, что у меня запекли губы. – Эй! – крикнула Аська снова. Стояла на дороге, руки на бедрах. Я не слишком хорошо видел выражение ее лица, замечал только ее печальную квадратную фигуру в отвратительном свитере, который, казалось, приклеился к ее телу навсегда. Вместе с ее горьким низким «эй» ко мне медленно возвращалось сознание. – Ты что, правда такое хуйло, Бледный? Правда?

Я встал с лавки.

– А кто ты вообще, сука, такая? – спросила Каролина. – Вали, на хрен, домой, молокососка, а то родители тебя, небось, по всему городу ищут.

Но Аська не двинулась с места. Стояла как вкопанная. Я хотел пойти в ее сторону, но Каролина схватила меня за руку и потянула вниз.

– Это не то, что ты подумала, – сказал я. Как последний кретин.