Холмы России

Ты бы хоть откручивал и собирал, что ли, альбом бы завел на память. Надо бы разок поглядеть, как ты с женщинами разговариваешь где-нибудь в трамвае.

- А я прошу, меня не цитируй. Трактирщика вон в историю втянул. Тот написал еще до революции, не роман, строчку какую-то одну, а какое значение чувства и мысли.

Сергей махнул рукой.

- Без толку с тобой разговаривать,

- Может, у нее зависть?

- Какая зависть?

- Ас чего она показала на Феню. И тебе совет дала: "Ей поклянись!" Все одной, а Лийке-то чего?

- Не понимаю.

- У женщин спроси, с чего они иногда друг другу дорогу не уступают. Сам видел. Сошлись на улице.

Кругом мужики идут, а они свои отношения выясняют.

Ноздри раздувают, щипают и шипят с улыбкой. Одна за ворот, и другая ее, одна за волосы, и та. Улыбаются и шипят. Дворник их из кишки посторонил, чтоб прохожим не мешали. А они на мостовой. Милиционер их в сторону: движение задерживают. Они на той уж стороне волосы взаимно завивают и расплетают. Подошел милиционер к дворнику и спрашивает: "Чего это они?"

Дворник, как и положено, отвечает: "А каждый день после работы. За какого-то Петьку лысого". Поглядел милиционер на них, не поверил: "Неужели из-за лысого?"- "А вот разбери их. Он их и знать-то не знает..."

Полина Петровна, в белом халате, в накрахмаленном чепчике, устало подошла к окну кабинета. Все ветер серый.

За окном небольшой садик, где цвели ее астры, чисто-белые, розовые и влажные, стожком на клумбе.

У ограды полынь, все ждала, когда прогреют теплом прощальные деньки осени, еще постоят, пролетят паутинкой в озолоченном парке, пока не затянут надолго холодные ночи.

В кабинет вошла нянечка.

- Доктор, сынок вас спрашивает.

Сергей стоял в вестибюле, прислонясь к стене у каменного оконного низкого свода. Как в наушниках, пошумливала улица тонкими уменьшенными звуками.

Полина Петровна показалась в дверях, с удивлением взглянула на сына. В глазах его дерзала радость. Он поднял над головой какой-то листок: вызов в училище.

Поняла все, посмотрела мимо.

- Когда же?

- Сегодня.

- Деньги в столе. В бисерной сумочке. Что из продуктов с собой?

- Батон,- вполне серьезно ответил Сергей.

Вот так и отец: ничего не брал с собой в командировки. Лишь сумка полевая на боку.

"Чайку, чайку, Поля..."

В этот же день, вечером, Сергей уезжал.

Мать и Лазухин провожали его.

Еще из дома он позвонил Лии. Снял трубку Николай Ильич и по молчанию понял, кто звонил и что ему надо.

Подошла Ирина Алексеевна.

- Сережа? - хотела удостоверится она и, когда услышала его голос, ответила:-Лия больна.

- Передайте ей, что я уезжаю. В училище.

Он ждал, что она позовет дочь. Но ответила Ирина Алексеевна совсем тихо:

- Лия спит. Врач просил не волновать ее.

- Что с ней?

- После всего...

- Простите меня,-признался он, что поступил дурно в недавнем скандале.-А рубль из старой записки.

- Не понимаю. Какой записки?

- Она у Пармена.

Сергей уже занял в вагоне место у окна, положив на лавку рюкзак с батоном, к которому мать, после уговоров, прибавила еще и колбасы с сыром, и новые лоскуты для портянок. Бритва в футляре и табак сверху - под завязкой.

По платформе продувало холодным ветром. Лазухин пожимался в своем ветхом пальтишке, да и пальцы стыли в ботинках. Поднял воротник под самую кепку. Ничего, дома печку затопит, согреется.

Полина Петровна одета тепло: давно прислал брат бекешку на меху, на голове шерстяная вязаная шапочка.

Хоть и врач, а закалку не признавала, чего-то и Родя говорил: испокон русский человек на мороз, как и на солнце, без нужды не выставлялся.

На Сергее шинель, фуражка, ноги в тепле. Ветер с холодных камней не прошибал его: солдатская служба теплишко беречь научила.

Мать с грустью поглядывала на сына и отводила глаза. Какой радостной была встреча, смеялась надеждами, а теперь неуютная платформа, стоящий состав.

Скоро тронется.

- Сережа, если что случится, береги себя,-сказала Полина Петровна: были слухи о скорой войне.

- Хорошо, мама.

- Смекай. Прыгай через пулеметный огонь - и дальше, -пошутил Лазухин.-Да ничего не будет. Болтовня. На Россию все равно что лбом на топор лезть.

- Передай Лийке, Пармеи, я ей до востребования буду писать, чтоб Николай Ильич в обморок не падал.

- Да еще в пивной облобызаетесь.

Все посмеялись, представив Николая Ильича в пивной.

- Там и не такие Цицероны и Цезари лобызаются.

Оставалось несколько минут до отхода поезда. Тоска

подрывалась к сердцу Сергея: вдруг горько зажалел

мать - опять одна.

Лазухип отвел друга в сторону.

- На дорожку тебе скажу. Они тогда по ревности что-то перепутали. Не разберешь. Но добрые же они,- взялся за пуговицу на шинели Сергея.-Хорошо, что прощения попросил. Николай Ильич ждал. Вот где все победой решилось в вашу пользу.

Сергей улыбнулся.

- Ты уж поскорей пуговицу отрывай, а то не успеешь.

Из-под желтого яркого и неподвижного света фонарей быстрей и быстрей исчезали люди.

Зов паровозного гудка с недалекой от дома дороги всегда загадывал неясное Сергею, особенно ночью, под дождь осенний. Кого позвал и куда? В далекий край, в болота холодные, в избу неведомую? Понуро под низким небом - моросит, моросит по черничникам.