Холмы России

- Кстати; моя Глафира переживает за тебя. Запутала, говорит, бабу. Кончать надо; Мутит он-дна не видно. Л может, запутывает что - скрыть хочет?.. А теперь как на дуду мне скажи, что за человек, о котором ты упомянула?

- Так ведь как бы хуже наговора не вышло?

- Зачем тогда грозить, если боишься?.. Что ж, пожалуй, и все. А квас отличный,-сказал Стройкой и поднялся.

Фепя остановила его.

- Может, на дорожку?..

Стройков подумал, согласился.

- Если что ради выходного,- и опять сел на лавку в углу стола.-Да пробку я там крепко забил.

- Ничего. Вывернем.

Феня сильно прижала бутылку к груди и, как в гневе, раздувая ноздри, чуть пригнув голову, потянула пробку, поглядывая с синей горячкой в глазах на Стройкова.

Сама налила в стакан до краев, и видел Стройков ее открытую выше локтя руку с жарком загорелой кожи.

"Такую не больно-то бросишь,- подумал он.- Понимаю Митю. Да Кирькино это царство до последней жилочки".

- Зря не уехала тогда с хутора вместе с Митей. Говорил он мне: "Как на яме изба наша стоит". В спокое и жили бы где-нибудь.

Стройков осторожно отодвинул стакан.

- После. Потом,- сказал он шепотом, когда Фенп уже начала свой рассказ.

- Это после смерти Федора Григорьевича, весной случилось. Надо же было так на себя руки наложить.

Что-то сошлось в нем... Ненастная какая-то ночь была.

Ке спала. Лес шумит. Вдруг стук в окно. Поднялась. Сами знаете, к нам и ночью за вином-то приходили. Проезжие, а то и свои, и из села-у кого какая необходимость. Митя завмаг. Всегда у нас целый ящик с вином в сенях стоял. И еще ящик с папиросами и махоркой, мужчины себя не забывают. За беспокойство ночное, конечно, лишнее давали. Сдача там какая, не в счет. Не из-за денег, а просто Митя сочувствие имел к таким.

Ночью зря человек не пойдет. Крайняя, значит, необходимость заставляет. Это он понимал. Тут свое последнее отдаст... Вот я и поднялась. К окну подхожу. Открываю.

А за окном, вон там,- Феня показала на крайнее от крыльца окно,-человек стоит, на лице вроде бы холстинка какая-то, как на мертвом. Онемела я. И слышу голос грубый:

"Федор Григорьевич вернулся?"

"Нет",- будто во сне отвечаю.

"Так ведь он сказал, ждать меня будет..."

Крикнула я. Все качнулось передо мной. Митя выбежал. А за окном-то уж никого нет. Сказала ему. ОЕ! ружье снял и выскочил.

Вернулся весь мокрый, в грязи. Ружье бросил. Рукой за стенку держится и тяжко так на лавку сел. Долго сидел. Кулаками виски тер, словно что ныло в нем, мучило.

"Может, померещилось?" - спрашивает.

"Нет".

"Или придумала таким манером меня в узде держать?"

"В какой узде?"

"А в такой! За этот факт меня по тюрьмам истаскают. Чтоб и звягу не чуял".

Вот так было.

Стройков сидел задумавшись. Феня не мешала ему, Вдруг усмехнулся, вроде бы и некстати.

- Кто ж это был?

- А вы или забыли, кто так навещал с холстинкойто на лице?

- Ловягин Викентий?.. Так эта гадина давно в болоте сгнила,-с ненавистью произнес Стройков.-А у вашего окна подшутил кто-то. Мне не сказали. Я за такие шутки научил - век бы помнил... А дальше что?

- Три ночи Митя с ружьем у окна сидел. Ждал.

Больше не появлялся.

- Лопух Митька. Сказать испугался. Поди, и пил со страха? Дома пуще тюрьмы боялся. Безусловно, разговор был бы. Но с чего это он так переживал?

- Слова-то какие, Алексей Иваныч, человек тот навел. Будто бы знался с ним Федор Григорьевич. А Митя сын. Всякое могли подумать.

- Наговорят и не то, как вот твой Дмитрий... А это правда, что ты рассказала?-спросил Стройков и взглянул угрюмовато на Феню.

- Да.

- Мне одному?

- Вам только.

- И молчи пока.

И снова задумался Стройкой. Тяжело сгорбясь, неподвижно глядел в пол.

"Чье же это лицо за холстинкой? Неужели Ловягин Викентйй? Жив? И это все дело его рук-и убийство Желавина, и смерть Федора Григорьевича. Или кто-то игру ведет очень хитрую? Кто? И почему на этом доме все сошлось? Не в Федоре ли Григорьевиче вся загвоздка? Мало я знал его. Теперь нет. Можно только предположить. Сразу всего не передумаешь. Время нужно, да и глаз, глаз. Что-то я проглядел опять,- решил он, предчувствуя, что в истории с убийством Желавина он вступал на самую темную и скрытую, но, как казалось ему, верную сторону.- Неужели Ловягин?"

- А не говорил ли что-либо Федор Григорьевич, чем бы это ночное посещение объяснить?- спросил Стройков.

- Нет. Не слышала.

- Хоть слово какое-нибудь. Вспомни. Прошу.

- Нет. Ничего не было.

- А почему решила, что для тумана ты в этой истории?

- Чую я, Алексей Иваныч, что-то неладное.

- Что?

- Хоть Митя и наговорил на меня. Бог с ним. Но он не убивал. Не мог это сделать и Федор Григорьевич. Я ведь его хорошо знаю. Такие не убивают: тих и на свету был, не таился. Не мне вам советовать. А огляделись бы как следует. Или так мне из моей проклятой избы кажется?

- Изба действительно загадочная, я бы сказал. Федор Григорьевич на березе замерз. Митя в тюрьме. А теперь к тебе подбирается... С чего бы это все?

- Не знаю.