Холмы России

Стройков сидел в траве на прогалине, в накинутом на плечи защитного цвета ватнике. Лицо, каленное зноем, свежо вымыто с душистым мыльцем в реке. Не расставался с бережком, по которому шла дорога в два конца:

на передовые, в далекий и близкий тыл, а его передовая пока посередке.

Они свернули по цигарке.

- Табачку маловато,-сказал Стройков.-А когда маловато, еще подавай.

- Всего вволю, и жизнь надоест.

- Табачок исключение... Ну, что народ говорит?

- А так слышал: не зачерпнет немец на нашем колодце. Веревку ему под Смоленском покоротили, а у колодца и дна нет.

Стройков склонил голову.

- Когда из гада всю кровь выпустим? Как улов?

Кирьян повернулся на бок. Вытащил из кармана леща.

- А та рыбка? Осторожная?- спросил Стройков.

- На пуганое не пойдет.

- Погоди. А то с соскоку, бывает, и в своей избе вместо двери-в стену лбом. И стена гудит, и на лбу шишка. Пойдет: жрать надо. Голодная, стерва. Ждал жратвы скорой летом, а вот и осень скребется. Вон и Никите кажется. Лещи в сенях усохли. Не говорил? Решил он эту усушку изучить. Ночью караулил. Да за перемет зацепился. А с испуга подумал, что его за ноги хватают и связывают. До самой комендатуры бежал. На перемете, он у него из колючей проволоки, на крючках целый воз хвороста приволок. На растопку к холодам заготовку сдал. Посоленные лещики в кадке у него голодного часа ожидали. Усохли. Чуть осталось. Видели человека. Лицо в бинтах. А таких, в бинтах, теперь тысячи... Что отец говорил?

- Отец зря болтать не любит. Митькой стращал.

- Митька-то на фронте?

- Говорить мне чего-то не совсем ладно. Не по душе.

- Рыбку жалко?

- Никита слух передал. Будто бы видели его. Курочку потащил.

Не такого слуха ждал Стройков. Рукою огреб леща в траве, понюхал, плавничок выломал. Пожевал соленые косточки.

- Помнишь летошнее, когда Митька в вашей избе на тебя ружье наставил: убить хотел за гульбу твою с Фенькой. И как бывает в горячке, чего-то не заметили.

Я Митьку свалил. Отец твои взял с лавки ружье его. Тот, на полу у стены, голову приподнял, почуял: сейчас его, как собаку. Отец патрон из ружья выбросил. Его суд.

Ружье было записано как незаряженное. Хотя свидетель уверял, что было заряжено, и получилось, что Митька, перед тем как войти в избу, патроны выбросил и убийство не замышлял. А это совсем другое дело. Объясни мне его чувство. Митькипо. Можешь? Какое-то движение в душе? Или не было? По помраченному ничего не прошло? Что-то же тронулось?

- Долго гадать.

- В тот момент когда твой отец патрон выбросил, Митька своей низостью пал. Не добром воскрес, а пал. Осталась одна страсть его к Феньке, огонь его глухой. Тебе что, слух не по душе? - спросил Стройков.

- Исподтишка как бы на него завожу.

- Интересно получается. Вроде виноват, что ли, перед ним? Почему такое чувство?

- Правды не знаем.

- Ты сказал, что слышал. А вот не сказал бы, а он натворит. Не шутим.

Стройков поднялся. Достал из-за пазухи пистолет, вложил в кобуру под ватником. Не спеша, по-бывалому, покрепче затянулся своим старым милицейским ремнем.

Надвинул фуражку пониже.

- Ладно. И на этом спасибо... К нам в охрану не хочешь? Улажу.

- Под мост?

- А чего? Пули не свистят. Еда горячая, суп каждый день. Когда и в "подкидного" на бревне.

- Да нет. На деньги не играю, а на щелчки боюсь.

Раз сыграл с пастухом. Пятьдесят щелчков мне влепил.

А вечером пришел к отцу и говорит: "Давай мне свои сапоги, Матвеич, за труды: я твоего сына в карты играть отучаю. Не жалей. А то и корову со двора сведет, такой он у тебя в карты азартный".

Стройков усмехнулся с грустью.

- Любёнка-то не вспоминается?

- Так мы с ней еще загоди местечко облюбовали.

-- Это где ж такое?

- А в малиннике на ясной звездочке.

- Далековато.

Стройков взял из травы леща, завернул в газету.

- Дементия Федоровича угостишь. А милёны любят, когда о них вспоминают, особенно если со вздохами, цена еще выше. Живы будем - не помрем. В долгу не останется. А про наше - молчок.

Распрощались и вышли из березняка: Кирьян-через лощину к дороге в полк, а Стройков постоял, подумал: цеплялось что-то, да не туда тянуло.

"Неужто и впрямь Митька? Другой жизни захотел!

Ведь там Желавин ожидает,- шел по берегу и раздумывал Стройков.- Что ж, к чему-то начало",

ГЛАВА IV

Феня лежала под шинелью - на снопах в шалаше.

Она в особой группе Стройкова - с виду охрана моста, повариха - кашу умела варить, а по слухам на окопах где-то, и на случай опасный училась, как в руки не даваться, уметь уйти или подойти незаметно, когда надо, показывали, как нож держать - не кухонный, и как от того же ножа вывертываться. На окопах или на заводе где-нибудь спокойнее. Но что делать, не все по покосам ходить. Смелая, молодая, с синими в прозелени глазами, была не с края в стремнинах этой истории.

Пока, по затишью, ползала в частом березпике ловчее змеи, и ничего, каша варилась, а война-то шла, и в ожидаемом и в наступившем пути нужна была Феня Жигарева.

Звезда проколола покров шалаша - мерцала изумрудной иглою.