Холмы России

Феня завернулась потеплее в шинель. Еще можно поспать: как бывало, совсем недавно, проводит корову по росе - и к Мите греться в дремоте... Был муж, свой двор, а размелось все растрепанной соломой по полю. Не случайно, нет. И даже по тому, что уже случилось па жигаревском дворе было видно - никакая гадалка пе разгадала бы, с чего порвалось. Почему не дождалась тюремного муженька - все бы и уладилось после такого урока? Связалась с парнем в пряной, дурманящей жаром тьме сеновальной.

Охладило стыдом. "Неужели я?"- не отвернешься.

Как же так?

Стронулась жизнь Кирьяна, а Митя будто вон там, в углу шалаша, снопом на коленях поник.

"Сгорим все равно - дай же припаду. Или пеплу нашему стыдно будет?" вспомнились, а может, представились мольбы муженька отвергнутого.

Провалиться бы на треснувшем дне, а явиться девчонкой. Ждала бы у кладей то утро с анисовым цветом.

Теперь-то она знала, как надо было начать свою жизнь.

Бутылью самогонной мутнел рассвет. Подпаивал тоской. Шинель волглая пахла пожарищем.

Кто-то подошел к шалашу.

Лежебока, пора корову на выгон,- голос Стройкова.

"Не скоро теперь",- подумала, сбросила шинель, стала одеваться.

- У меня корова сама ворота отворяла,- ответила Стройкову.

- А мы вот с Глафирой мучились со своей. Вдвоем со двора выпроваживали: она за рога, а я плечом под хвост напираю. Ленивая была и на молоко прижимистая.

Горлач с нее надоишь, и то как вода. Выпьешь-то - ничего. А через час и кукарекает в животе и свистит.

Едешь - на весь лес словно радио играет. Вообще, скотина у нас какая-то ненормальная заводилась. Боров каждое утро в речке купался, пока не залился... Скоро?- поторопил Феню.

- Готова я.

Он оглянулся. Фепя перед ним.

- Как это выскочила,- удивился он.- И не видел.

- Через запасной.

- Значит, учения впрок.

- Чего-то лихорадит.

- Захворала, что ль?

- Да вроде как из души. Душой не согреюсь.

Под томным платком стояла она в окне зари.

Стройков достал из кармана кусок хлеба с салом.

- Поешь... Баб растрачиваем. А потом гадать, почему ребеночек плачет, чего он, сынок милый, у забора свалился? Пошли. Дотошно поговорить надо.

Осиновый лесок на бугре холодил горечью. Внизу, по яверю и песчаным отмелям, протоками растекалась Угра.

На том берегу редким леском шли солдаты в одну сторону - к передовым. Желтые и красные, плоские низкие тучи за ними. Еще дальше, в бомбовом пламени, отрывались клубы дыма над Вязьмой.

Феня уселась поудобнее, сложив ноги набок: так теплее под шинелью.

- Скажи, ты в своей избе чего-нибудь странного такого не замечала?спросил Стройков.

- Когда?

- Перед уходом.

- Нет.

- Или вот что, было, может, как-то не по себе? Давай вспомним и подумаем. Перед твоими сборами Митька домой навестился. Так?

- Был. . .

- А откуда явился?

- Документы его не глядела. Да и в голову бы не пришло. Не чужой.

- Разреши, чуть прежним тебя потревожу. В чайной он тогда деньгами потрясал.

- Пьяный был,- ответила Феня.

- А раскидал какие же? Денег-то не было. Утаил, что ль?

- Это другие деньги.

- Откуда?

- Из отцовских сбережений.

- Значит, даны были растрату покрыть, а на дороге по ветру раскидал. Это отцовские-то, кровные!

- Плакал потом на могиле. Жалко его.

- Отцовские да те, казенные,- как будто не сразу подсчитал Стройков.Двадцать тысяч получается. Это с чего же такое? В такой жажде к тебе, от постели теплой на тюремные нары. Как понять?

- Не было разговора.

- Ив убийстве на себя показал. Или что случилось?

- После тех денег-то, когда раскидал, пришел поздно. Сел на лавку и всю ночь, как каменный, не шелохнулся. А утром сказал: "Одного папаню мне жалко. А я пропал".

- Себя, значит, жалко. А деньги - рубли из народного кошелька и отцовским горбом заработанные - этого понятия нет? Страдай, жена, его позор неси. И еще на крыльце такого жалеть!

- С вами случись, Алексей Иванович, разве бы Глафира не пожалела и духом бы вы не воспряли?

- Разговор такой не заводи. Он с твоей души погреб и доброе твое предавал, подлец!

Помолчав, Феня спросила:

- Чего опять-то о нем?

- Дай досказать. Ты с разоренной душой к Кирьке Стремнову, как с пожара, кинулась. А Митька злобой.

Куда? К живой душе.

- У Кири душа широкая. И на Митькину злобу хватит, и мне на радость, и еще другой останется.

- Таких, как Митька, гнать от души-то, а то тратиться. Ни с чем останемся. Без души гадами дружку сожрем, и войны не надо. Того и ждут. Не поймем, что я земля родная, и куда она делась... Вот и Митька ничего не понял, без души-то. По ней и плакал. Поэтому и не чуяла его, а с Кирькой одним вечерком любовь узнала. Кто виноват? С кого спрашивать? Рванину грязную возьмут и зароют. А не погубитель? Митька грязи не боится. Не по храбрости особой. Что-то пострашпее толкает.

- Алексей Иванович, дайте на окопы уйду.

- Всюду окопы и передовые, и всюду ответ. Подскажи счастливое место. А вопрос жесткий от самих. Избавимся... Вчера на дороге Кирька мелькнул.

- Где?

- С полком. Куда-то шли. Разведаю.

Она опустила голову.

- Стыдно мне чего-то.

- Крыльца?

- Всего. Что в моей избе случилось?

Стройков поднялся, посмотрел на сидевшую с опущенной головой Феню.