Холод

И тогда нам вполне может показаться, что в номере провинциальной гостиницы нас поджидает смерть. Не то лысое чучело в балахоне из бергмановской «Седьмой печати», и не та крохотуля с косой из анекдота про канарейку, а наша законная, нормальных размеров, родная смерть, отпустившая нас зачем-то сюда на целых сорок два года. И тогда мы поворачиваемся и начинаем медленно убегать, хотя сто тысяч раз говорили себе, что смерти мы не боимся, что умереть – это просто вернуться домой, или – в гавань, как поет бесстрашный Том Уэйтс, но красная ковровая дорожка уже вступила в сговор с нашей воспаленной фантазией, уже стала непроходимой трясиной, и ноги проваливаются в нее, вязнут, и бег наш все больше похож на тягостное мычание. И вот мы мчим изо всех сил по этой ковровой дорожке, пока за спиной у нас не распахивается дверь, и оттуда из номера в коридор не выглядывает наконец человеческое существо, живое создание, но мы еще не готовы узнать его, вернее – ее, потому что мы заняты своим побегом, своим снятым на очень медленную пленку броском в мир живых.

– Стойте, куда вы? – мелодично произносит создание во плоти, и мы с недоверием оборачиваемся, замедляем стремительную тягучесть этого полусна, переводим дыхание и снова наводим окружающий мир на резкость.

– Ты кто? Почему? Зачем у меня в номере?

– Я ключ нашла на полу… Вон там. – Она показывает в дальний конец коридора, куда Филя успел сбегать во время своих метаний. – Я Рита. Вы меня помните? Сегодня на портовской трассе…

– Рита? – Филиппов прижался всем телом к стене и сполз по ней на пол. – Ты, Рита, совсем уже?… Нельзя так с людьми. Ты ведь нас чуть не убила.

* * *

В себя он пришел прямо посреди жизни. Точнее, посреди того, что в этот момент он принимал за свою жизнь. Рита тащила его за руку по коридору, в свободной руке он держал неизвестно откуда возникшую и даже уже открытую бутылку с красным вином. Наглухо застегнутое пальто поверх воротника было тесно повязано источавшим нестерпимый аромат духов чужим шарфом.

– Куда мы идем? – спросил он.

Рита ничего не ответила, и Филя пришел к выводу, что он это не произнес, а только подумал. Глотнув на ходу из горлышка, он успел туманно удивиться тому, что его суетливое тело в его отсутствие могло не только бесхозно валяться в хвостовом туалете «Боинга» – оно уже само одевалось, могло найти и открыть бутылку вина, а теперь куда-то брело следом за красивой девушкой.

«Способная тварь», – подумал он о своей физической оболочке.

– Что? – обернулась к нему Рита.

– Ты куда меня тащишь?

– Я же вам объяснила.

Из номера, мимо которого они в этот момент проходили, в коридор выскочил мужик в черном пуховике и в огромной лисьей шапке. В руках он держал телевизор. Толкнув Филю, он едва не бегом устремился по ковровой дорожке и через мгновение скрылся за поворотом. В других номерах тоже что-то происходило. Бились какие-то стекла, что-то роняли, отовсюду летели звуки неприятной возни.

– Пойдемте, – потянула Филю за рукав Рита. – Не надо останавливаться. Пойдемте скорей.

Филиппов отчетливо увидел сорвавшееся при этих словах с ее губ облако пара.

– Не понимаю, – сказал он.

Едва она вытащила его из гостиницы, свет у них за спиной погас, и все шесть этажей, включая фойе за стеклянными дверьми, погрузились в полную темноту.

– Финита ля комедия, – сказал Филя, задирая голову и озираясь на потемневшую громаду у себя за спиной. – Все свободны.

Он повернулся и застыл на месте с открытым ртом, из которого, как из притихшего гейзера, тут же повалил густой пар. Мимо гостиницы бесконечным потоком шли люди.

Они двигались по проезжей части, по тротуару, по местам для парковки, даже по гостиничному крыльцу. Редкие фонари, цедившие в туман желтоватое подобие света, еще выхватывали из темноты эту черную колышущуюся массу, но кто-то уже отключал их один за другим, и со стороны центральной площади накатывалась абсолютная тьма. Окна в доме напротив мигнули и тоже погасли. Плывущая по проспекту толпа подсвечивалась теперь лишь фарами застрявших в ней автомобилей. Беспомощные, как спасательные плотики в океане после крушения лайнера, они источали мутноватый свет, вырывая из темноты бесконечные спины и клубящееся дыхание многотысячной людской толпы.

Завороженный этой картиной Филиппов очнулся от сильнейшего прокола в мочку левого уха, что было верным, хоть и давно забытым признаком обморожения. Рита уже тащила его куда-то за угол гостиницы, а он растирал ухо, автоматически отхлебывал мгновенно заледеневшее вино и все никак не мог избавиться от чувства, что все это снится, что над всем этим толща воды – километры, мегатонны Ледовитого океана, и все эти жители подводного царства затеяли свой молчаливый исход в поисках суши, земли обетованной или, наоборот, ищут себе местечко поглубже.