Холод

— Да? — Эри прищурилась. — А как по мне, то как раз во всех. Просто где-то он одерживает верх, а где-то его удается победить. Вот Ит приедет, и спросим. Помнишь, он говорил, что занимался когда-то фольклором, сказками? Ведь может так быть, чтобы в сказках оказывалось то, что… ну, что нам нужно.

— Скорее уж в религиях, — поправил Саб. — И потом, я-то про это помню. Вопрос, помнит ли Ит.

Эри тяжело вздохнула.

— Скорее всего, уже не помнит, — озвучила она худшее предположение. — Только бы это всё побыстрее кончилось! Саб, знаешь, мне так жутко, — призналась она. — Мир словно выцветает, ты заметил? И мы тоже выцветаем. Яркие… только они. Они, трое. Они настоящие, а мы как бы… словно мы…

— Ненастоящие, — кивнул Саб. — Даже Шилд. Он почти перестал играть, просто находится где-то поблизости от тебя, и… и всё. И ты сама…

Саб не договорил, осёкся. Встал со скрипнувшей лавочки, потрогал ногой лужу, образовавшуюся на том месте, где еще вчера был старый ноздреватый снег. Поглядел на небо, синее, предвечернее, яркое. Да, вопреки их словам и мыслям небо на самом деле продолжало оставаться ярким, а весна всё сильнее и сильнее набирала обороты, но…

— Мы мера вещей, — прошептала Эри. — Куда я завела нас всех, подумать страшно. Надо бежать, Саб. Надо скорее бежать отсюда. И еще одно. У тебя нет ощущения, что на тебя смотрят всё время? Смотрят бессильно, сделать ничего не могут, но — тебя видят?

— Ещё как есть, — кивнул Саб. — Поэтому я и назвал твою аналогию неудачной. Синий лёд всего лишь материя, он не злой и не добрый, ему всё равно. А тому, кто смотрит на нас, нет. Ему отнюдь не всё равно, но конкретно с нами он ничего сделать не может. А хотел бы.

— Почему? — с интересом спросила Эри, тоже вставая. Шилд, который до того дремал рядом с ней на лавочке, поднял голову, и уставился немигающим взглядом на Саба, словно тоже спрашивал.

— Потому что мы не принадлежим этому времени и этому миру, — предположил Саб. — Он ведь делает, постоянно. По сути, он этим миром командует, как ему заблагорассудится. Как и хотел изначально.

— Ага, и поэтому устраивает потопы и постоянно чистит этот самый мир. В котором явно что-то постоянно идет не так, как ему хочется, — хмыкнула Эри. — Ну когда они наконец вернутся? Сдались им эти кассеты…

— Кассеты ладно, вот радиатор, — Саб вздохнул. — В любом случае, завтра выезжаем. День в Москве, полночи тоже, а потом — на Юг. Нам действительно пора.

* * *

— Чайковский? Скрипач, конечно, он запрещен, — Гала с недоумением посмотрела на рыжего. — Он же… не хочу произносить это слово. Прости. Да, он запрещен, и Верди запрещен, и Штраус.

— А Верди-то за что? — опешил Скрипач.

— За национальность. Равно как и Штраус.

— Ясно… А Вивальди, часом…

— Не помню, — призналась Гала. — Но Вивальди мы не купили.

— Бетховен тоже запрещён? — с интересом спросил Ит. Во время покупки кассет он сторожил машину, и с купленным набором ознакомиться ещё не успел.

— А как же, — засмеялся Сэт. — Я когда-то интересовался музыкой, и я даже знаю, за что именно запрещен Бетховен. Его музыка — это математика в чистом виде, она заставляет думать. Поэтому признана опасной и порочной.

— Он писал для церкви, — напомнил Ит, объезжая лужу, которая показалась ему если не бездонной, то стремящейся бездонной стать.

— Не для этой точно. И потом, это у вас он писал для церкви. У нас он для неё не писал, — возразил Сэт. — Паганини, кстати, тоже запрещен.

— Спасибо за кассеты, — в которой разу уже произнес Кили. — На всю жизнь хватит! Полторы сотни, по девяносто минут, да еще и английские. Если аккуратно хранить и не слушать слишком часто… да они по тридцать лет живут, и ничего им не делается, — принялся он рассказывать. — У Ашура я видел с десяток кассет, так вот, им больше тридцати было, и звучали как новые.

— И что же слушал Ашур? — с интересом спросил Скрипач. — Что-то мне подсказывает, что уж точно не Чайковского.

Кили рассмеялся.

— Воровские песни он слушал. И цыганские. Они не то чтобы под запретом, просто не рекомендуются. Ну и эти слушал… — Кили потупился. — Спектакли.

— Что за спектакли? — не поняла Эри.

— Ну… это… как же сказать-то… — мялся Кили.

— Скажи как есть, — приказал Саб.

— Про любовь.

— Что-то мне подсказывает, что это была не та любовь, о которой некоторые подумали, — проворчал Скрипач. — Порнография, что ли? На кассетах? Аудиопорно?..

Кили тяжело вздохнул.

— Вроде того. Охи там всякие, вздохи, звуки… ну не мучайте вы меня! — взмолился он. — Зря я вообще про это сказал.

— Не зря, — возразил Ит. — Я-то, признаться, думал, что этому миру уже нечем меня удивить. Оказывается, ошибался. Оказывается, есть.

— Да уж, — согласился Скрипач. — До этого момента мне подобное и в голову не приходило…

* * *