Холод

— Эта штука поражает ЦНС, — на пределе слышимости произнес Ит. — Смотри, как он двигается.

— Вижу, — так же беззвучно произнес Скрипач. — Но холод он чувствует. Скорее всего, болевая чувствительность тоже не нарушена.

— Плохо, — Ит прищурился. — Рыжий, стой. И не думай даже.

Он едва успел схватить Скрипача за руку. Нельзя. Бежать, чтобы помочь — нельзя. Чертовы рефлексы, и чертовы годы практики — неимоверно трудно вот так стоять и смотреть на то, как мучается, причем совершенно безвинно, живое существо. Плевать, какой расы, какого возраста, какого пола. Твой долг сейчас — это рвануть вперед. Чтобы помочь. Чтобы даже если не спасти, облегчить страдания.

Нельзя.

Нужно стоять и смотреть.

— Это уже было, — вдруг шепнул Скрипач. — Я помню. Ит, это уже было.

— Не так. В центральном парке умирал Сэфес, и…

— То же самое, — из голоса Скрипача, кажется, исчез сам голос. — Стоять и смотреть.

Гермо шагнул вперед, и тут колени его подогнулись. Он упал на бок, неловко подвернув под себя руку, и задергался, пытаясь встать. Удивительно, но это ему почти удалось — он поднялся, согнул одну ногу в колене, уперся в нее руками… и снова свалился на бок. Сейчас он лежал, повернувшись к Иту и Скрипачу спиной и обритым затылком, и на его голове можно было явственно различить коричнево-багровые пятна. Непонятно откуда взявшаяся пигментация и свежие петехии, кровоизлияния. Кожа выглядела отечной, и…

— Кардицепс, — вдруг произнес Ит. — Или…

— Потом, — прошептал Скрипач.

Гермо конвульсивно дернулся раз, потом другой. Руки его вытянулись вперед, пальцы впились в снег. Ноги задергались.

— Сейчас побежит, — произнес тот гермо, который говорил про автомастерскую. — Только бы недолго.

— А друг долго? — спросил Ит.

— Не, он недолго. Слабый. Минут пять, много десять, — гермо вздохнул. — Это с оружейного, они там все еле ноги таскают. Дышат дрянью, кормят там хреново. Ну всё, побёг. Каждый раз смотреть не могу, сердце разрывается.

Ноги лежащего сейчас ритмично сгибались и разгибались, словно он и впрямь пытался бежать, лежа на боку. Пальцы на руках скрючились, и, видимо, уже не могли разогнуться; голова запрокидывалась всё дальше и дальше назад, казалось, еще немного, и шейные позвонки не выдержат этой последней судороги, сломаются.

— Не дышит уже, кажется, — Скрипач покачал головой. — Не дышит, но бежит. Почему?

Сказано это было не для Ита, а для гермо из автомастерской — и тот, конечно, услышал.

— Ты из какой деревни-то, «не дышит»? — передразнил гермо. — Конечно, не дышит. А ты не знал?

— У нас народу мало, чтобы знать, — ответил Скрипач.

— Ну тогда ладно. Он давно уже не дышит, — пояснил гермо. — Мышцы у него сокращаются, вот и дергаются. Это так грибок влияет. А уже и всё, кажись. Уехал парень в лучший мир на велосипеде…

Действительно, конвульсии стали ослабевать — но тут тело вдруг дернулось еще раз, да так сильно, что его словно подбросила в воздух невидимая рука. Упало оно на снег лицом вниз, да так и осталось лежать, теперь уже неподвижно.

— Отмучился, — констатировал гермо. Вздохнул. — Ну хоть быстро. Ох, сейчас самая пакость будет. Терпеть не могу…

Кожа на затылке трупа начала распухать, вздуваться, растягиваться. Зрелище это было настолько омерзительное, что толпа невольно подалась назад — и зря. Потому что «водолазы» в ту же секунду словно проснулись. В воздух взвилось три щупа, по кому-то попали, кто-то заорал. Толпа качнулась вперед, и послушно замерла.

— Полез, — прошептал гермо. — Здоровый-то какой грибище…

Кожа, наконец, лопнула, и из разрыва стало толчками выдвигаться тело гриба — больше всего оно напоминало толстую, коричнево поблескивающую палку с утолщением на конце.

— А там мозг вообще был? — Ит уже не думал, слышат его или нет. — Как?.. Он же сюда сам дошел. Не понимаю.

— Чего не понимаешь? — спросил гермо.

— Без мозга ходить нельзя, — Ит опомнился. — Сколько лет думаю, как же почти до конца-то ходят и даже думают?

— Ааа… — сообразил гермо. — Ну, я слышал, что оно типа как-то внутри мозга сидит, а думаем мы той частью, что снаружи.

— Ушами, что ли? — поддел Скрипач.

— Придурок. У мозга есть верхняя часть, кора, и внутри мозги, — блеснул познаниями в анатомии гермо. — Вот оно кору не трогает, оно мозги сперва жрет. А кору уже в последнюю очередь.

— Ясно, — кивнул Ит.

Сперва — инфицируется организм, и это… что — это? Черт знает что. Посмотрим, что скажет «Горизонт». Сперва поражается нервная система. Точнее, оно внедряется в нервную систему, так? Внедряется, растет, но не оказывает существенного влияния на работу организма в целом. Потом… потом это нечто поражает уже всё, что может, но почему-то до последнего не трогает некоторые отделы мозга, включая ствол. И вот это тут принято называть эпидемией? Или — ласково и незамысловато — грибком?

Нет, такие вещи не появляются сами.