Холода в Занзибаре

«Кто это так громко пукнул?» «Склянка с эфиром. Нюхаю на ночь». «Нет, господа! Это Костя расхерачил себе башку из базуки!» Кажется, это был финал. Нина Заречная мастурбировала, закинув юбки на голову, хор из трех голых сестер завывал низкими голосами «в Москву, в Москву», голая Соня гладила дядю Ваню по голове: «Успокойся, успокойся, милый, милый мой, хороший мой, родной мой, все будет хорошо, и небо в алмазах и прочая херня, и мы с тобой поедем в Москву, и Москва раздвинет свои ноги, как продажная девка, и ты вставишь ей по самые помидоры, а пока… пока… хочешь, я тебе отсосу?» Из штанов дяди Вани выскользнул фаллоимитатор. Под стоны дяди Вани и Нины, под громкое причмокивание Сони сцена и зал погрузились в темноту.

Когда рассвело, Элис направилась к сцене:

– Мне надо, – сказала она.

За сценой, в тесной артистической полуодетые актрисы и актеры пили коньяк из бумажных стаканчиков. Пахло выкуренным косяком. Соня из жгучей брюнетки превратилась в стриженную под мальчика девушку-подростка с тонкой шеей и беззащитным затылком, Нина Заречная сидела в одних колготках и вышивала на пяльцах.

– Привет, Сквирл, – поздоровался с Элис длинноволосый актер, игравший Треплева, Астрова и кого-то еще. – Ну как?

– Как всегда, гениально, – сказала Элис. – Принес?

– Бельчонок, давай подумаем об этом завтра?

– Завтра может и не наступить, – с угрозой в голосе сказала Элис. – Да, кстати, познакомься, это будущий отчим твоего сына.

В следующую секунду писатель получил удар в челюсть.

Стоя в прокуренном тамбуре, писатель вспоминал, как Элис хохотала в такси, как целовала его разбитые, уже опухавшие губы, как снова хохотала и не могла остановиться.

– Я дралась как чертенок! Но ты тоже хорош! Вмазал так вмазал! И разошелся! Не остановить!

Вспоминал, как утром, уходя от него, она сказала:

– Я так давно не была женой!

А потом Элис исчезла. Как будто провалилась в кроличью нору.

Ее сменщица сообщила, что Елена Анатольевна уволилась.

– Написала заявление еще три недели назад.

Хозяйка, Татьяна Семеновна, высокая женщина с грубым голосом в синей бейсболке, поклонница творчества писателя, сказать, куда уехала Элис, не могла – не знала. Может, и врала – в глаза из-под надвинутого козырька она не смотрела.

А на другой день писатель и сам уезжал.

За тонкими лесопосадками мелькали желтые степи, бежали по небу, отражаясь в черных болотцах, отставая от поезда, рыхлые и нестрашные облака.

Писатель искал концовку и не мог найти. Вернулась к мужу? Сомнительно. Уехала в Таганрог, поближе к родителям? Вполне вероятно, но скучно. Наркотики? Она босс? Семь ножевых? И ее труп, сброшенный в ущелье, найдут через полгода? Но она – как будто бы! – «про другое». Или кто-то третий, невидимый, бывший все время где-то поблизости, увез ее?

– Не то! Не то! Не то! – закричал мужчина.

Кислородная маска на его лице сбилась. Пронзительно заверещал аларм кардиомонитора. В комнате вспыхнул свет, мужчина увидел большие, с прохладными белками, глаза.

– Are you OK? Are you short of breath?[50] – На бейджике медсестры мужчина прочитал имя: Alice. – You were screaming. Bad dream?[51]

– Нет, ничего, все порядке, – сказал он, пояснив ответ жестом руки. – Окей.

Элис сделала мужчине еще один укол и погасила свет.

К пути стали прибиваться хмурые леса, проносились коровники с провалившимися крышами, ржавые, со спущенными шинами комбайны, кособокие избы, очереди машин на переездах, стрелочницы навытяжку с флажками у крохотных будок, краснокирпичные фабрики, из труб которых не поднимался дым, брошенные деревеньки с одинокой козой, привязанной к серому колу. А что, если Элис под чутким руководством Теннесси Уильямса написала нежную и грустную пьесу? Где главные герои – она и писатель, который никогда не станет ни великим, ни знаменитым, ни известным? И прославилась?

Закат за окном поезда выкрасил небо какой-то странной химической зеленцой, нарисовал море и горы.

Не то! Не то! Не то! – выстукивали колеса.