Холодная акватория

А потом танки ушли вперед, к лиманам. Над окопами, над развороченными позициями повисли тишина и поднимающаяся в небо удушливая копоть. Черным было все: и сгоревшие танки, и черные бушлаты моряков, и даже кровь, смешавшаяся с землей. И когда стало ясно, что немцы ушли далеко, из землянок и уцелевших неподалеку хат вышли женщины. Их было немного, тех, кто остался в поселке, кто всего несколько дней назад носил морякам воду, кто с мольбой смотрел в глаза этих молодых, веселых парней в бескозырках.

Они умерли все. И эти женщины вышли на закате и упали на колени перед мертвыми моряками. Десять женщин чуть живого поселка рыдали, размазывая слезы по грязным от копоти и крови щекам. Они стонали от неимоверной тяжести, но волокли к большой воронке тела погибших.

Оксана нашла своего Лешеньку. Она лежала с ним рядом и держала его руку, холодную, но такую родную. Прижимала к губам его пальцы, целовала их и шептала нежные слова. Ни одной раны не было на его теле, и от этого ей казалось, что он вот-вот очнется и встанет. Женщины долго не могли оторвать Оксану от мертвого Алексея.

А потом они плакали и засыпали могилу. У женщин было всего две лопаты, несколько обломков досок и их руки. К утру они насыпали над могилой высокий холм. Немецкая колонна проходила в этом месте утром. Чужие солдаты смотрели на русских женщин, лежавших без сил на кургане. Грузный унтер в очках распорядился, и к могиле подвели хромую лошадь, запряженную в разбитую телегу. И тогда оставшиеся тела стали возить на куске брезента, который тащила лошадь. Закидывать трупы на телегу сил у женщин уже не было.

Утром, переночевав в тесной землянке со стариками, Шелестов и Селиверстова ушли из поселка. Они шли по узкой тропе, по краю обгоревшего лесочка, когда заметили, что неподалеку что-то шевелится на земле. Мария решила, что это собака, но Максим покачал головой. Он оглянулся по сторонам, убеждаясь, что немцев рядом нет, и подошел ближе.

Это был блиндаж, почти разрушенный и засыпанный. И в нем кто-то был. Максим приложил палец к губам. Минут через пять из дыры в земле высунулась взъерошенная грязная голова и шмыгнула носом.

– Вам чего надо? – осведомился мальчишка. – Идете своей дорогой, и идите.

Это выглядело бы комично, если бы не тот факт, что мальчишке было всего лет восемь и в руке он не держал бы гранату. Шелестов строго посмотрел на парнишку, убедился, что усики чеки, как и положено, разведены в стороны, и только потом заговорил:

– Мы уйдем. Но нам совсем не хочется, чтобы тебя убило этой гранатой и мама твоя плакала от горя.

– Не убьет, – заверил мальчишка. – Я что не понимаю! Я видел, как надо бросать. Пока чека на месте, не убьет. А мамки нет у меня. Я с дедом Прохором живу. А он плакать не станет.

– Как тебя зовут? – дружелюбно поинтересовалась Селиверстова, доставая из кармана платок и пытаясь вытереть чумазую мордашку мальчишки. Но тот вырвался, шмыгнул носом и строго посмотрел на чужаков.

– Митькой меня зовут, а вам-то что…

– А зачем тебе граната, Митька?

– Фашистов взорву!

– А с дедом Прохором что будет? – строго спросил Шелестов, сжимая в руке гранату. – Ты погибнешь, деда немцы убьют. Ты думаешь, что поступаешь правильно?

– А пусть они по нашей земле не ходят! – насупился мальчишка. – Они враги! Фашисты!

– Заруби себе на носу – воевать надо с умом. А то, что ты задумал, – глупость. Ты самый сильный мужик в доме. На тебе дед старый, ему помочь надо. А ты всех угробить хочешь. Умнеть пора, Митька, взрослым пора становиться. Мой тебе совет: перестань гранатой махать, думай, где еды достать и лекарства для деда, как обогреться – зима на носу. Глупо погибнуть, в этом нет никакой доблести. А вот близкого человека спасти – это дело, достойное мужчины. Понимаешь меня, Митька?

– Понимаю, – неохотно согласился мальчишка.

– Ну то-то же, – одобрительно кивнул Шелестов. – А теперь скажи, ты – человек сухопутный или море любишь?

– А кто ж его не любит? – заулыбался Митька. – Я моряком стану, на большом корабле ходить буду.

«И правда, моряк растет, – подумал Максим. – Ведь сказал же не «плавать», а «ходить»! Хороший паренек, искренний. Жаль, если погибнет».

– Ты, Митька, расскажи нам вот что. Ты не видел перед самым приходом немцев, чтобы какое-то судно в этих местах затонуло? Большой катер, например? Может, в шторм или немецкий самолет разбомбил?

– Да много тут лодок и катеров всегда было, – махнул рукой Митька. – Как близко фашисты подошли, так стали плавать и с Керчи, и с Тамани. И все туда, в Анапу, а может, в Новороссийск. Бомбили немцы – страх как сильно! Я видел, как катер тонул. Но это уже когда здесь бой был сильный. Несколько дней назад. Моряки на него что-то грузили, торопились очень, а сами стреляли, чтобы катер ушел. Немцев не подпускали к берегу.

– Где это было? Покажи, – обрадовалась Селиверстова.

– А вон там, – Митька указал на небольшую бухточку за мысом. – Там еще на берегу причалы остались для рыбацких лодок…