Холодная акватория

– Да, живым, – кивнул Шелестов. – Но нам повезло – у нас есть еще один информатор, но об этом позже. Степан, акваланги надежно спрятали?

– Так точно, – ответил партизан. – Все по инструкции сделали. Проверили, что место для закладки никто не посещал. Уложили комплекты, проверили давление, замаскировали. Катера ответили. Короче, следов нет. Трупы утопили в море в двухстах метрах от берега.

– Что случилось? – Шелестов уловил смятение в голове партизана.

– Боцман наш, Василий Акимович, погиб.

Буторин хмуро глянул на партизан, потом на Шелестова. Лавроненко постучал костяшками пальцев по столу, как будто собирался с мыслями.

– Геройский был мужик, наш Боцман, – сказал он, глядя на присутствующих. – Я считаю, что решение в той ситуации он принял правильное. Рассудительный был мужик, вдумчивый, не склонный к поспешным решениям. Он катера увел в море, затопил поврежденный, а на втором, видать, решил подальше от Тамани уйти. Верно, тут полно немецких судов разного калибра, а за проливом спокойнее. Столкнулся с караваном кораблей, как я понял. Уходить стал, а его сторожевик догнал. Ну, и расстреляли из пушки его катер. В щепки, короче. Надежно скрыл наши следы товарищ Северцев. Я шифровку в Москву отправил. На награждение. Посмертно. Так вот, товарищи.

Все помолчали, каждый подумал о том, а как он сам в трудную минуту, когда надо будет принять нелегкое решение, сможет ли он пойти на смерть, чтобы помочь делу, спасти товарищей, отвести беду? И вот Боцман. Хороший был дядька, умный, рассудительный и правильный. И всегда за своих горой стоял. Что на судах, где и правда боцманом ходил, что в рыбацкой артели.

– Коль уж я слово взял, – Лавроненко вопросительно посмотрел на Шелестова, – так скажу. По нашим сведениям, фашисты готовят масштабную операцию по уничтожению партизанских отрядов и городского подполья в нашем районе. Они широко используют засылку своей агентуры в отряды, устраивают засады на путях передвижения наших групп возле селений, в которых, как они подозревают, партизаны получают продукты питания и теплую одежду. Новое изобретение фашистов – машины-ловушки. Они устраивают засады и пускают груженые фургоны без охраны. Распространяются слухи, что в фургонах еда, медикаменты и другой груз, который может быть интересен партизанам. В наиболее удобных для засад местах фашисты сами планируют устраивать засады. И в машинах находятся вооруженные до зубов солдаты.

Совещание закончилось быстро. В доме остались только группа Шелестова и капитан Лавроненко. Сосновский и Мария Селиверстова ввели в комнату девушку. Та, не поднимая глаз, уселась на табурет.

– Ну вот, прошу любить и жаловать, товарищи, – сказал Лавроненко. – Лидия Полонская. Секретарь директора «Лаборатории-28» профессора Эдуарда Васильевича Горобецкого. Так сказать, правая рука и первый его помощник. Именно ее мы взяли вчера на явочной квартире, когда освобождали вашего товарища. Ну, посмотри в глаза представителям советского народа, подними глаза, Лидия Полонская, бывшая комсомолка, бывшая спортсменка.

Девушка только затрясла головой и закрыла лицо руками. Шелестов смотрел на нее и не видел особого раскаяния. Скорее всего, Полонская играла свою очередную роль, играла раскаяние в надежде на снисхождение. Максим поднялся, прошелся в задумчивости по комнате из угла в угол, потом стал спрашивать:

– Когда и при каких обстоятельствах вы, Лидия Полонская, были завербованы итальянскими фашистами?

– На 3-й рабочей олимпиаде в Бельгии в Антверпене, летом 37-го года, – тихо ответила девушка. – Я была в составе нашей сборной команды пловцов.

– Вот откуда мне твое лицо знакомо, дрянь ты этакая! – вспылила Селиверстова, но Сосновский буквально зажал ей рот рукой.

Полонская даже не подняла головы.

Шелестов продолжал задавать вопросы, и постепенно картина стала проясняться. Молодая девушка, инженер, уже в то время была сотрудницей Научного центра гидромеханики. Побывав за границей, Полонская увидела разницу между жизнью в СССР и жизнью в Европе. Ей показалось, что там больше свободы, что там сытно и богато живется всем. Нет, Полонская не сразу задумалась о том, чтобы изменить свою жизнь. Постепенно, в процессе знакомства с зарубежными коллегами, тренерами, представителями прессы, она и не заметила, как ее втянули в антисоветские разговоры. А когда она наговорила столько, что могла спокойно получить дома лет 25 лагерей, ее стали успокаивать добрые дяди, обещая не бросить в беде, обеспечить красивую жизнь и безбедную старость.