Холодная гора

А еще Инман считал, что заклинания Пловца имеют смысл, потому что душа человека может быть изъята из его тела и уничтожена, и все же он останется в живых. И душа, и тело могут получить смертельные удары независимо друг от друга. Он сам оказался в таком положении, потому что его душа, кажется, почти сгорела, а он все еще бродит по свету и, возможно, не он один. Он жив, но чувствует себя пустым, как полый яйцевидный эвкалипт. Ему было не по себе еще и потому, что произошедшее с ним за последнее время вызывало у него опасение, что само появление многозарядной винтовки Генри или тяжелой мортиры тут же сделало все разговоры о душе устаревшими. Он боялся, что его душа была выбита из него, так что он погрузился в уныние и стал чуждым всему, что было вокруг, словно печальная старая цапля, застывшая на середине болота, в котором нет лягушек. Жалкая замена прежней жизни — обнаружить, что единственный способ, который может удержать от страха смерти, — это стоять оцепенело и неподвижно, как будто ты уже умер и ничего больше от тебя не осталось, кроме телесной оболочки.

Пока Инман сидел, размышляя и тоскуя о том, что он потерял себя, в его память с большой настойчивостью и притягательностью вторглась одна из историй, рассказанных Пловцом на берегу ручья. Тот утверждал, что над голубым сводом небес есть лес, населенный божественной расой. Люди не могут прийти туда, чтобы остаться там жить, но в этой небесной стране мертвый дух может возродиться. Пловец описывал ее как далекую и недоступную область, но, сказал он, самые высокие горы поднимают свои темные вершины к ее нижним пределам. Благодаря знамениям и чудесам, как большим, так и малым, иногда возможен переход из того мира в наш. И звери — первые посланники из той страны, говорил Пловец. Инман сказал ему, что взбирался по Холодной горе до самой ее вершины, а также на Писгу и на Серебряную гору. Нет более высоких гор, чем эти, а он не видел с их вершин никаких нижних пределов. «Для того чтобы увидеть небесную страну, мало просто подняться», — заметил Пловец.

Хотя Инман не мог припомнить, сказал ли ему Пловец, что еще требуется сделать, чтобы достичь этой волшебной страны, Холодная гора тем не менее парила в его мыслях как место, где все его рассеянные силы могут собраться воедино. Инман не считал себя суеверным, но верил, что существует невидимый мир. Он больше не думал об этом мире как о рае, куда мы отправимся, когда умрем. Все то, чему его учили, сгорело. Но Инман не мог примириться с тем, что мир состоит лишь из того, что можно увидеть. Тем более что этот мир бывает зачастую таким отвратительным. Поэтому ему была близка идея о другом мире, некоем лучшем месте, где его душа может возродиться, и ему казалось, что Холодная гора вполне может быть таким местом, впрочем, так же как и любое другое.

Инман снял свой новый сюртук и перекинул его через спинку стула. Затем принялся писать письмо. Оно было длинным, и, пока день тянулся до вечера, он выпил еще несколько чашек кофе и исписал несколько страниц с двух сторон. Оказалось, что ему совсем не хочется рассказывать о войне. В одном месте он написал:

«Земля была залита кровью, и мы видели кровь, стекающую по камням, и кровавые следы от ладоней на стволах деревьев…»

Затем остановился и, сделав над собой усилие, начал опять с новой страницы:

«Я приеду домой так или иначе, но не знаю, что может встать между нами. Сначала я предполагал рассказать в этом письме, что я делал и видел, чтобы вы могли составить для себя мнение обо мне до моего возвращения. Но потом решил, что потребуется страница шириною с голубое небо, чтобы все это описать, и у меня нет для этого ни воли, ни сил. Помните ли вы тот вечер перед Рождеством четыре года назад, когда я посадил вас на колени в кухне у печи и вы сказали мне, что вам хотелось бы сидеть так всегда, прислонив голову к моему плечу? Теперь в моем сердце горькая уверенность, что, если вы узнаете о том, что я видел и делал, это вызовет у вас страх и вы уже не скажете мне это снова».