Холодная комната

Эльсинора, гася окурок, прищурилась.

– И ты хочешь так заработать денег?

– А почему бы и нет? Я не собираюсь за деньги трахаться с мудаками. Не потому, что я жутко честная. По другой причине. Но то, что на твоей жопе – это ведь даже не проституция! Это – так, ерунда какая-то.

– Никакая это не ерунда! – визгливо обиделась Эльсинора, – унижение женщины путём порки по голой попе имеет очень глубокий духовный смысл, если хочешь знать! Я читала книгу об этом! Толстую книгу! Шестьсот страниц! Как могут шестьсот страниц быть про ерунду? Объясни мне это!

– Про ерунду могут быть и шестьсот томов, – усмехнулась Юля, припомнив, сколько ночей на четвёртом курсе она шипела, плевалась, ругалась матом и выдирала с корнями волосы над трудами Маркса, Энгельса, Ленина и сторонников их теории, – так что, знаешь, шестьсот страниц – это так, для детского сада!

Светка хихикнула.

– Представляю себе лицо человека, который шестьсот страниц написал про духовный смысл порки женщины! Этакая, …, жаба с дрожащей челюстью!

– Сами жабы, – гордо дала отпор насмешницам Эльсинора. Но ей самой уж было смешно. Насмеявшись вдоволь, она сказала:

– Ну ладно, уговорила. Есть у меня клиент, которого мне не жалко. Как раз такая вот жаба с дрожащей челюстью. Дам тебе его телефон. А ты мне дашь свой. Лады?

– Хорошо, – ответила Кременцова и тут же вытащила из сумки блокнотик и карандаш, а также свою визитную карточку. Эльсинора продиктовала номер. С брезгливостью набросав его, Юля передала ей визитку.

– Ну, чего? Валим? – спросила Светка, гася окурок. Юля допила кофе. Отодвигая чашку, сказала:

– Да.

– Меня подождите, я с вами выйду! – воскликнула Эльсинора, и, вскочив, упорхнула в апартаменты бухгалтера.

– Чаю хочешь? – продолжал трепать нервы розовый какаду. Но Светка на сей раз не разозлилась.

– Нет, дорогой, мы уже попили. Прощай! Едва ли ещё увидимся.

Через две минуты раздался стук каблучков. Это выплывала из комнаты Эльсинора, ни дать ни взять – бизнес-леди: туфли, колготки, юбка, блузка, пиджак, и всё – от «Карден», одна только рожа осталась от «большевички».

Вышли на улицу. Светка с Юлей сгибались под тяжестью своих сумок. Прекрасногрудая Эльсинора гордо несла гитару. На полпути к остановке сделали перекур.

– А ты Аньку знаешь? – спросила Юля, без колебания отказавшись от сигареты.

– Я сорок штук Анек знаю, – ответила Эльсинора, чиркая зажигалкой, – ты про какую?

– Ну, ростом она повыше меня, худая, глазастая. Глаза – синие, волосы – ниже плеч, белые, прямые.

– Таких я знаю штук десять.

– Слегка хромает. Иногда – сильно.

Эльсинора задумалась, вспоминая.

– У неё – диабет?

– Да! Это она!

Эльсинора хмыкнула. Сплюнула. Сбила пепел.

– Разве её Анька зовут? Ах, да! Вроде, Анька. Мы с ней однажды только пересеклись.

– А где? Когда? Как?

– По-моему, в Краснопресненском РУВД. Да, да, точно, там! Полгода назад. Или год назад. Короче, зима была. Меня тогда взяли на Маяковке, её – не помню, где взяли. Мы с ней пять часов просидели в клетке. Ну, в обезьяннике.

– И о чём говорили?

– Ты издеваешься? Год прошёл! Ну, она сказала, что у неё – диабет. Я тоже что-то сказала. Потом пришла какая-то баба и забрала её.

– Забрала?

– Ну, да, забрала. Ментам отбашляла, и те её отпустили.

– Как она выглядела?

– Кто?

– Баба, которая отбашляла!

– Худая, рыжая, молодая. Ростом как Анька.

– И они вышли вместе?

– Да, вышли вместе. А что? К чему все эти вопросы?

Юля и Светка, не отвечая, смотрели одна на другую так, будто каждая порыжела и стала ростом как Анька.

– Вы что, с ума сошли? – стала хохотать Эльсинора, переводя глаза с одной на другую. Ей вновь никто не ответил. Тут она, к счастью, увидела нереальной красоты кошку и погналась за ней, чтоб погладить. Или помучить. Не догнала. Вернулась взбешённая.

– Вот зараза! Жалко ей, что ли, было?

Уже стемнело. Народу на остановке было немного. Троллейбус подошёл быстро. Сели.

– Тебе куда? – спросила у Эльсиноры Светка.

– До Кузьминок доеду. Оттуда – на Тимирязевскую. А вам?

– Нам – на Полежаевскую, – ответила Кременцова.

– Круто! Значит, поедем вместе до Пушкинской!

Ни в троллейбусе, ни в метро ротик Эльсиноры ни на одно мгновение не закрылся. Она озвучивала абсолютно всё, о чём думала. А не думала она, по её признанию, только о классической музыке, интегралах и Уголовном кодексе. Светка с Юлей её не слушали. Ей на это было плевать. Она чуть не прозевала Пушкинскую, где ей нужно было переходить на Чеховскую, и еле успела выскочить из вагона, махнув рукой на прощание. Кременцова такой её и запомнила – очумелые глазки, рот до ушей, небрежные жесты. Когда вагон вгрохотал в тоннель, Светка наклонилась к уху попутчицы и спросила:

– А ты заметила, что у неё – рыжие волосы?

– Нет. Я только сейчас это поняла.

Тревожно задумались. После Баррикадной Светка уснула, обняв свою спортивную сумку. Юля с трудом её растолкала на Полежаевской.

У метро раскинулся рынок. Тогда, на заре лихих девяностых, уличная торговля заполонила Москву.

– У тебя есть деньги? – спросила Юля, решив оставить последние сто рублей на всякий пожарный.

– Есть, но немножко.