Холодная комната

– Фу! Фу! – завопил Матвей. Алёшка, Борька и Женька недоумённо уставились на него. Но сразу смекнули, чего он так разорался. Рыжая псина, встав, направлялась к кости, которую он четыре часа назад бросил на асфальт позади палатки.

– Да пусть сожрёт, – проговорил Женя, закашлявшись, – или это Борькин обед?

– Да нельзя собакам такие! Она кишки себе продырявит! – крикнул Матвей, и, подбежав к кости, быстро поставил на неё ногу. Спутница Жени остановилась и подняла на него глаза. Он вздрогнул. Из её глаз текли слёзы. Текли и падали на асфальт.

– Нельзя тебе это, – пробормотал Матвей задрожавшим голосом, – ты подавишься. Отойди! Пожалуйста, отойди!

Но собака бросилась на него.

Глава четвёртая

Владелец большого хутора, что раскинулся под горой за пятьдесят вёрст от Киева, вдовый сотник, прощался в горнице с дочерьми, Маришкой и Лизой. Обе они сидели на лавке, глаз не сводя с отца. Он ходил по горнице, звеня шпорами и одной рукой сжимая рукоять сабли, болтавшейся у него на поясе, а другой поглаживая усы. Глядел на Маришку больше. Ей уже шёл двадцать первый год. Сестре её Лизе, названной этим именем в честь покойной императрицы, Петровой дочери, едва минуло восемнадцать. Она чертовски напоминала отца времён его юности – тонкий стан, лицо как у ангела, ярко-рыжие волосы, родинка на щеке и удалой нрав. Голос был от матери – чистый, звонкий, как ручеёк. Маришка, наоборот, ростом и сложением пошла в мать, голосом – в отца. Грубоват был голос. Сотник любил своих дочерей одинаково, хотя с младшей было ему грустнее. Он иногда ходил с нею за околицу, к холмику под крестом, и просил её там петь песни, которые прежде пела его жена. Лизин голосок звенел над ковыльным морем, пересечённым зеркальной лентой Днепра, а угрюмый сотник, опустив голову, слушал, слушал и плакал. Не час, не два и не три могли они так сидеть.

У печи стояла, к ней прислонясь, дворовая баба – босая, смуглая, тонкая, ростом выше Маришки с Лизой на целых полголовы. То была Ясина, вдова двадцати трёх лет. Пан многое ей прощал за её сметливость и красоту. Он не просто так приказал позвать её в хату. Слушая сотника, молодая вдова улыбалась панночкам и от нечего делать стучала по печи пяткой. Пан говорил отрывисто, громко, будто давал приказ своим запорожцам. Он говорил, что долго не провоюет, что за полгода прогонят турок из Крыма, что князь Потёмкин ждёт его с казаками, так что не ехать никак нельзя. Лиза его слушала, надув губы. Маришка часто вздыхала.

– Что ты вздыхаешь-то всё? – запальчиво спросил сотник, остановившись.

– Да то я вздыхаю, папенька, что уж третий десяток мне, а я до сих пор не замужем! Вот ещё, почитай, полгода в девицах киснуть!

– Да не прокиснешь! Наоборот, расцветёшь ещё. Я ж тебе такое приданое привезу, что десять графьёв из Киева за тобой на тройках прикатят!

Маришка фыркнула, крепко стиснув дамский роман, написанный по-французски. С этим романом вышла она из опочивальни, когда отец позвал. Языкам и прочим наукам, а также танцам старшая панночка обучалась в Санкт-Петербурге, откуда сотник вернул её год назад. Лиза тоже фыркнула, но с иным выражением. Щёки сотника покраснели. Шагнув к Маришке, он молча вырвал у неё книгу. Перелистал. Опустил. Взглянул на дочь волком.

– Так ты опять эту дрянь читаешь?

– А почему нельзя? – с досадой отозвалась Маришка, – мне что, французский теперь забыть?

– Французский забудешь – невелика беда. А вот если ты забудешь о том, что наш род – древнее, чем царский, и опозоришь мои седины – не дочь ты мне, а девка дворовая, и не князь – жених твой, а псарь!

С этими словами сотник швырнул истрёпанную книжонку в печь, где угли ещё не остыли, и обратился опять к Маришке:

– Вместо того, чтоб сестру учить уму-разуму и от дури её отваживать, сама дурью голову набиваешь! Вижу, не впрок тебе пошёл институт царицын. Мало там тебя драли и не за то, видать, за что следует благородных барышень сечь! Ну, да не беда. Ясина тебе поможет и эту рыжую шельму в руках держать, и самой ума набираться. Ясина, поди сюда!

Маришка и Лиза, разом вздохнув, скосили глаза на сотникову любимицу. Та приблизилась, обнажив в улыбке все свои зубки и так ступая маленькими белыми ножками, что столетние половицы, порой скрипевшие и под крысами, очарованно промолчали.

– Ты знаешь панночек, Яська, лучше, чем я, – проговорил сотник, потеребив темляк своей сабли и скользнув взглядом по молодой вдове от белых её ступней до наглых, холодных глаз, – скажи-ка мне, они – девки?

– Девки, пан, девки, – смеясь сказала Ясина, – это уж точно! Можно и не смотреть.

Обе дочки сотника, покраснев, потупили очи. Ясина звонко расхохоталась. Сотник кивнул.

– Хорошо, Ясина. А теперь кликни мне Ивася!

– Ивася позвать? – вскинув брови, переспросила красавица, – привести его прямо в хату?

– Да. Поживее.

Высокая, как сам пан, Ясина выбежала из хаты с быстротой кошки. Дверь, которую она толкнула перед собой, ударилась с грохотом о наружный угол и от удара опять захлопнулась.