Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Они помолчали. В окна часто стучал мелкий дождь, и было слышно, как порывы ветра раскачивают под окнами деревья.

— Нет, лгут только лакеи! — с какой-то жуткой убедительностью произнес он вдруг. — Подлецом не стану. Да и не нужно мне почти ничего уже, стар я и убог, и желания скудны. Только одного хочу… Хоть последние годы пожить среди своих.

* * *

Конец сорокового года прошел однообразно и невесело: голодали, мерзли, ели бурду со сладковатой мороженой картошкой. Бунин спасался работой — целыми днями не вылезал из «фонаря», так прозвали комнату, где он разместился. Его дневник пополнялся новыми записями:

«С месяц почти пишу не вставая, даже иногда поздно ночью, перед сном» (30 октября).

«Семь лет тому назад весть о Нобелевской премии. Был счастлив — и, как ни странно сказать, молод. Все прошло, невозвратимо (и с тяжкими, тяжкими днями, месяцами, годами)» (9 ноября).

«Генриха» перечитал, кое-что черкая и вставляя, нынче утром. Кажется, так удалось, что побегал в волнении по площадке перед домом, когда кончил. Одно осталось — помоги и спаси, Господи.

За прошлую неделю очень много потерял крови, слабость и боль в темени» (11 ноября).

«Перечитываю Чехова. Очень хороша «Жена». Какая была всяческая опытность у него уже в те годы! Всегда этому дивился, и опять дивлюсь. Удивительны и «Скучная история» и «Дуэль» (13 декабря).

«Позавчера поразила ночь, — очень мало звезд, на юге невысоко лучистый, не очень ясно видный голубыми бриллиантами играющий (только он один) Сириус, луна очень высоко почти над головой как золотое солнце (шаром), высоко на западе (очень высоко) золотой Юпитер, каменная неподвижность вершин деревьев.

Вчера завтракал в Carlton'e у Гукасова (нефтяной магнат в старой России. — В. Л.). Богатство вестибюля, ресторанный зал, много богатых американцев и англичан. Меню — как будто нет войны…» (15 декабря).

«Серо, очень холодно. В доме от холода просто невыносимо. Все утро сидел, не отдергивая занавеса в фонаре, при электричестве.

Едим очень скудно. Весь день хочется есть. И нечего — что кажется очень странно: никогда еще не переживал этого. Разве только в июне, в июле 19 года в Одессе, при большевиках» (20 декабря).

«Было солнце и облака. Прочел «Исполнение желаний» Каверина («советский»). В общем плохо. Письмо от Алданова из Лиссабона…» (22 декабря).

«Почти все время солнечно и морозно. Дня три лежал снег (с полвершка), в тени до сих пор не совсем стаял. В доме страшный холод, несмотря на горячее солнце (особенно у меня в фонаре). Голодно… Ничего не могу писать…

Рождество было нищее, грустное, — несчастная Франция!..» (30 декабря).

«Встречали» Новый год: по кусочку колбаски, серо-сиреневой, мерзкой, блюдечко слюнявых грибков с луком, по два кусочка жареного, страшно жесткого мяса, немножко жареного картофеля (привез от N. N.), две бутылки красного вина и бутылка самого дешевого асти. Слушали московское радио…

Нынче в газетах вчерашнее новогоднее послание Гитлера: «Провидение за нас…, накажем преступников, вызвавших и длящих войну… Поразим в 41-м году весь мир нашими победами…» (1 января 1941 года).

Новогоднее пиршество истребило последние запасы. Вера Николаевна давно распродала все свои драгоценности (не ахти какие, приобретенные после Нобелевской премии), деньги все были проедены.

Все источники, приносившие прежде доходы, прекратили свое действие. С приходом фашистов закрылись и «Последние новости», и «Современные записки», и другие эмигрантские издания. Ни литературных вечеров, ни субсидий…

Осталось одно — писать в Америку, попытаться напечатать цикл рассказов… Но надо все сделать деликатно!

8 января 1941 года Иван Алексеевич писал Алданову:

«…У меня теперь готова новая книга в 25 новых рассказов (все о любви!), из коих только 9 было напечатано в газете[50], называется по первому рассказу, чудесно — «Темные аллеи». Но куда, куда их девать! Надеюсь переслать Вам копии их — для храпения (ибо Бог ведает — буду-ли жив, здоров). Получил письмо, очень, очень дружеское, от Альтшулера[51]. Пишет, что мне будут посылать немного на мою нищету от Комитета Толстой[52], но пока еще ничего нет, а холодно, страшно холодно и голодно, а Вера Николаевна бледна, как полотно. Познакомьтесь непременно с Александром Ивановичем Назаровым, сотрудником «New Jork Times»…»

Это послание было вызвано отчаянным положением Бунина, ибо он отлично понимал, что Алданову, уехавшему без денег, лишь с рукописью новой книги — товаром в США неходким, сейчас самому придется туго.

Так и случилось. Алданов, еще не получив бунинского письма, по своей инициативе писал Назарову — сыну того самого одесского врача, который прежде всех уехал в Константинополь и имел своей медицинской практикой успех даже при дворе шаха: «19 января 1941 года. Многоуважаемый коллега. Я приехал 10 дней назад из Франции в Нью-Йорк. Собираюсь в 54 года «начать новую жизнь» — опять! — и начинаю ее в трудных условиях…»

Далее он писал, что все его добро осталось во Франции, а ему «необходимо в самом спешном порядке продать «Начало конца» американцам».