Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Время неумолимо бежало к своей роковой черте. Первого сентября 1939 года согласно «приказу № 1» — первому из бесчисленных военных приказов Гитлера, немецкие войска перешли границу Польши. Так началась вторая мировая война.

Бунину был ненавистен фашизм, и эта ненависть имела историю. Осенью 1936 года газеты облетело сообщение о возмутительном «деле в Линдау». А произошло следующее.

В начале октября Бунин решил совершить поездку по маршруту Париж — Лейпциг — Берлин — Прага — Мюнхен — Женева — Рим — Париж. Цель была отчасти туристическая, но в большей степени деловая — надо было встретиться с издателями.

Купил в парижском отделении Кука круговой билет и отправился в путешествие. В Праге выступал с чтениями. Затем направился в Швейцарию. Путь лежал через Германию. Вечером 26 октября прибыл в пограничный городок со Швейцарией — Линдау. Пароход, перевозящий путешественников по Боденскому озеру в швейцарский Романсгорн отплывал лишь в полдень следующего дня. Пришлось заночевать.

Утром не подозревавший беды писатель явился к пристани. Здесь находилась таможня. Бунин предъявил властям все, что полагается в таком случае: документы, валюту.

Немецкий чиновник унес паспорт и с полчаса не возвращался. Наконец появился «молодой человек преступного вида». Оп схватил старого писателя за руку и куда-то потащил в каменный сарай таможни, в котором во все щели и раскрытые окна дул холодный осенний ветер. А дальше… Дальше Бунина втолкнули в какую-то камеру и, ни слова не говоря, стали срывать одежду.

Бунин был изумлен и напуган:

— Что такое? За что? Почему?

От подобного неслыханного оскорбления кровь хлынула в голову, он едва не потерял сознание.

«Господин» с какой-то озверелой жестокостью продолжал раздевать и разувать нобелевского лауреата, обшаривать его вещи, залез в подкладку шляпы, местами оборвав ее. Пытался оторвать даже подошвы ботинок.

Бунин стоял перед ним раздетый и босой на холодном каменном полу. Пароход тем временем отошел.

Затем его потащили через весь город под проливным дождем в какое-то громадное здание, которое он принял за тюремный дом. Затем обыск был продолжен — он шел ровно три часа. У писателя осматривали каждую вещицу, каждую бумажку, носки просмотрели даже на свет. Извлекая из портфеля бумаги или книги, фашисты злобно орали:

— Что это такое? Что здесь написано? Кем? Кто это писал? Ты — большевик?

Обнаружив в портфеле книги о Толстом с его портретами, они просто остервенели, плевали и топали ногами:

— А, Толстой! Толстой!

Потом появилась женщина с какими-то «прозрачными и сверлящими» глазами, задавала разные бесстыдные вопросы, и наконец Бунину заявили, что он свободен.

Приехав в Женеву, писатель разболелся, у него начался после издевательства в Линдау кашель и сильный жар. Поездку пришлось прервать и вернуться домой.

В ответ на бурю негодования, поднятую европейской печатью, немецкие фашисты ответили со свойственной им наглостью (заявление официального агентства): «Контроль носил чрезвычайно вежливую форму, и г. Бунин не подвергался ни плохому обращению, ни аресту».

Это «заявление» «Последние новости» опубликовали под жирным заголовком: «После издевательства над И. А. Буниным».

…Линдау он запомнил навсегда!

* * *

Итак, в 5 часов 45 минут первого сентября 1939 года 44 немецкие дивизии, включая все механизированные и моторизованные силы Германии, пересекли немецко-польскую границу. В тот же день, нервно выкрикивая и энергично жестикулируя, Гитлер в своей речи в рейхстаге поклялся, что вернется победителем или не вернется вовсе.

Когда третьего сентября Геринг узнал, что Англия и Франция объявили войну Германии, он проревел в микрофоны: «Да поможет нам Бог, если нам суждено проиграть эту войну!»

Как утверждал фашистский генерал Зигфрид Вестфаль, «если бы французская армия предприняла крупное наступление на широком фронте против слабых немецких войск, прикрывавших границу (их трудно назвать более мягко, чем силы охранения), то почти не подлежит сомнению, что она прорвала бы немецкую оборону, особенно в первые десять дней сентября. Такое наступление, начатое до переброски значительных сил немецких войск из Польши на Запад, почти наверняка дало бы французам возможность легко дойти до Рейна и, может быть, даже форсировать его. Это могло существенно изменить дальнейший ход войны.

Однако, к изумлению многих немецких генералов, французы, которые не могли не знать о нашей временной слабости, ничего не предприняли… Гитлер, утверждавший, что французы не сумеют использовать эту превосходную возможность, снова оказался прав… А теперь на повестке дня стоял разгром Франции».